Обошёл стол и, придвинув ногой стул, сел рядом, приобняв её за плечи, — слушай меня, лапушка, я сейчас тебе кое-что расскажу, а ты уж сама решишь, верить или проклинать. Хоть бутылку мне на голове разбей, хоть обложи последними словами. Но выслушай…умоляю!
Я постарался сжато, можно сказать, скупо рассказать ей свою историю, начиная с момента гибели семьи в аэропорту Домодедово и заканчивая самостоятельным прорывом в эту реальность. Не приукрашивал, старался избегать недомолвок. Надеялся, что наше общее увлечение фантастикой поможет Станиславе адекватно принять историю, которая даже мне самому казалась полнейшей ересью. Особенно сейчас, когда я своими руками уничтожаю любую надежду на призрачное счастье из прошлого. Стася должна если не принять, то хотя бы смириться с той правдой, которую я сейчас на неё обрушил.
Я продолжал говорить и говорил не менее получаса. На улице давно стемнело. К столику дважды подходила официантка. Я заказывал минеральную воду и травяной чай. Много травяного чая. Сахар, лимон, сладости. Рецепт, старый, как этот проклятый мир.
Стася давно перестала дрожать и уже не хлюпала носом, уткнувшись мне куда-то в подмышку. Украдкой скосив взгляд, я то и дело во время своего рассказа ловил на её лице сменяющиеся калейдоскопом выражения удивления, гнева, презрения и отчаяния. По крайней мере, так мне казалось.
— Вот так приблизительно обстоят дела, девочка, — закончил я рассказ, — давай, наконец, попьём чаю. Остывает. Я постараюсь ответить на твои вопросы, которых, думаю, сейчас немало вьётся в твоей голове.
— Погоди с ответами, Луговой, схожу, для начала, умоюсь, — голос её слегка дрогнул, но немедленно выправился, — и только посмей мне свалить по-тихому. Прокляну! — взметнувшийся на меня взгляд карих глаз, казалось, уколол в самую душу.
Девушка поднялась из-за стола и, двигаясь с неестественно прямой спиной, скрылась за портьерой у входа в кафе. Интересно, почему она подумала, что я готов сбежать? Мысли читает? Грешен, подобная подленькая мыслишка поначалу проскочила в моей голове. Но я задавил её самым гнусным образом. А насчёт «Прокляну!» Стася не шутила. Вроде бы бабка или прабабка её была из настоящих цыган. Господи, о чём я думаю? Бред какой-то…
Я поёжился и отхлебнул ещё тёплого чая. Надо же, ты стал суеверным, Миротворец… Станешь тут. Что ни день, то новые испытания. Вот зачем мне это всё? Проще несколько шей свернуть или пару глоток перерезать, чем выяснять отношения с женщиной. Блин, Гавр, тебе уже за полтинник, а что делать с девятнадцатилетней девчонкой до сих пор не знаешь. Анавр доморощенный.
Мои самокопания прервала вернувшаяся Стася.
— Гаврила Никитич Луговой, поклянись мне здесь и сейчас, всем святым, что у тебя есть, что ты не соврал! — она стояла передо мной гордая, напряжённая, как струна, без единого следа недавних слёз на лице. Захотелось пошутить, брякнуть что-то типа: «Век свободы не видать!» или «Зуб даю!» Но, встретившись с ней взглядом, я передумал.
— Всё сказанное мной правда, клянусь своими родными, ради которых я и ввязался в эту историю. И поверь, Стася, лучше бы мне сгореть в том проклятом Боинге, чем каждый день балансировать между зыбкой надеждой на безнадёжный финал и мерзким трусливым бессилием безумия.
Станислава упрямо смахнула чёлку, порывисто села рядом и сжала своими ладонями мою правую руку.
— Так, тебе…то есть тому тебе, что сейчас в теле моего Гаврилы, тьфу ты, запуталась! Тебе, правда, уже много лет?
— Пятьдесят три, если точно, Стасенька.
— Обалдеть! Ты же почти старик!
— Ну, я бы так не сказал… — протянул я, слегка растерявшись от неожиданного выверта мыслей девушки.
— Погоди, ты что-то там упомянул про то, что мы скоро расстанемся…
— В январе 93-го, — я всё же окончательно решил отвечать правду на её вопросы. «Моя» эта реальность или какая-то другая, мнимая, призрачная — по большому счёту, неважно! Стася здесь, передо мной. Живая. Пусть знает. Я уверен, мою Стасю ничто не вышибет из седла… С кем-нибудь другим я, может быть, и слукавил. Но с ней… Какое же паршивое ощущение!
— Так мы же почти два года встречаемся! Что же такого произошло? Разругались? Ты мне изменил? Я изменила? — вопросы горохом посыпались из Стаси. А глаза у девушки приобрели размеры монет несуществующего номинала в восемь копеек. Эх, как бы мне не пожалеть о сказанном. Но я внутренне скрестил пальцы. Взялся за гуж — не прикидывайся дистрофиком. А с подробностями надо всё же поаккуратней. А ну как изменю её будущее не в лучшую сторону! Вдруг эта реальность всё же не мнимая? Испорчу девке всю малину с ежевикой…