Не хочешь подождать до июня?
Что толку?
Ролинс поставил каблук сапога одной ноги на носок другой.
Мой отец сбежал из дома в пятнадцать лет. Иначе я родился бы в Алабаме.
Ты вообще не родился бы.
Почему ты так думаешь?
Потому что твоя мать родом из Сан-Анджело и он бы никогда не познакомился с ней.
Он познакомился бы с кем-то еще.
И она тоже.
Что ты хочешь этим сказать?
То, что ты не родился бы.
Вот заладил! Значит, я родился бы где-то в другом месте.
Но как?
Как-как… А никак!
Если бы твоя мать родила ребенка от другого мужчины, а твоему отцу родила бы сына другая женщина, кто из этих двоих был бы ты, а?
Никто.
Вот видишь!
Ролинс лежал и молча смотрел на звезды.
И все равно я где-нибудь да родился бы. Может, я выглядел бы не так, как сейчас, но если бы Богу было угодно, чтобы я появился на белый свет, значит, я бы все равно родился.
А если бы ему не было угодно, то и не родился бы.
От твоих «если бы» у меня башка болит.
У меня самого болит.
Ну так что же ты думаешь?
Не знаю, сказал Ролинс.
А кто тогда знает?
Если бы ты был из Алабамы, то тебе имело бы смысл отправиться в Техас, так? Но раз ты уже в Техасе… В общем, не знаю… У тебя куда больше причин смотаться отсюда, чем у меня.
А какие такие причины держат тебя тут? Думаешь, кто-нибудь помрет и оставит тебе наследство?
Ничего я не думаю!
И правильно делаешь. Потому что никто тебе наследства не оставит.
Снова хлопнула дверь. Снова в темноте раздался голос.
Я, пожалуй, пойду, сказал Ролинс.
Он встал, одной рукой отряхнул штаны, а другой надел шляпу.
Если я останусь, ты все равно тронешься?
Джон Грейди сел, тоже надел шляпу.
Я уже тронулся.
В последний раз он увидел ее в городе. Он зашел в мастерскую Каллена Коула на Норт-Чадборн-стрит, чтобы запаять мундштук, и потом двинулся по Туиг-стрит. Тут он увидел, как она выходит из «Кактуса». Он хотел было перейти на другую сторону, но она окликнула его, и он остановился и стал ждать, когда она по дойдет.
Ты от меня бегаешь?
Он посмотрел на нее.
Я не бегаю. Ни от тебя, ни за тобой.
Сердцу не прикажешь, верно?
Главное, чтобы все были довольны.
Я хочу, чтобы мы остались друзьями.
Друзьями так друзьями. Но я тут долго не задержусь.
Куда собрался?
Пока не могу сказать.
Почему это?
Не могу, и все!
Он снова посмотрел на нее. Она не сводила с него глаз.
А что он скажет, если увидит, как мы тут с тобой стоим?
Он не ревнив.
Это хорошо. Полезное свойство. Избавит его от множества огорчений в будущем.
На что ты намекаешь?
Ни на что. Мне пора.
Ты меня ненавидишь, да?
Нет.
Я тебе не нравлюсь?
Он посмотрел на нее в упор.
Вот привязалась. Если тебя мучает совесть, то скажи, что ты хочешь от меня услышать, и я произнесу все слова.
Как же, произнесешь! И вообще совесть меня совершенно не мучает. Просто я подумала, что мы могли бы остаться друзьями.
Это только слова, Мэри Катрин, сказал он, качая головой. Мне пора.
Ну а что плохого в словах? Все вокруг только и знают, что произносят слова.
Это неправда.
Ты уезжаешь из Сан-Анджело?
Да.
Вернешься?
Может быть.
Я против тебя ничего не имею.
Еще бы.
Она посмотрела туда, куда смотрел он, но ничего интересного не увидела. Затем она снова повернулась к нему, и он посмотрел ей в глаза, и если в них и блеснули слезы, то, скорее всего, виной тому был сильный ветер. Она протянула руку. Сперва он не понял ее намерений, потом сообразил, в чем дело.
Я желаю тебе всего самого лучшего.
Он взял ее руку, которая показалась ему очень маленькой и страшно знакомой. До этого он никогда не здоровался и не прощался с женщиной за руку.
Береги себя.
Ладно… Спасибо.
Он коснулся рукой шляпы, повернулся и зашагал по улице. Он не оглядывался, но видел ее отражение в витрине здания на другой стороне улицы. Она стояла и смотрела, пока он не дошел до угла, а потом исчезла навсегда.
Джон Грейди спешился, открыл ворота, провел в них коня, закрыл, потом двинулся с Редбо вдоль забора. Ролинса видно не было. Дойдя до угла, Джон Грейди бросил поводья. Посмотрел на дом. Редбо принюхался, фыркнул, уткнулся носом ему в локоть.
Ты, дружище, зашептал Ролинс.
А кто же?
Ролинс подошел к забору, ведя за повод Малыша, потом оглянулся на свой дом.
Ты готов?
Готов, кивнул Ролинс.
Твои ничего не заподозрили?
Нет.
Тогда в путь.
Погоди минуту. Я навалил все на седло и по-быстрому смылся. Сейчас наведу порядок.
Джон Грейди взял поводья и сел в седло.
Кто-то зажег свет, сообщил он.
Черт!
Ты опоздаешь даже на собственные похороны.
Еще нет и четырех. Ты просто заявился раньше времени.
Ладно, поехали. Кто-то в конюшне.
Ролинс прилаживал за седлом скатку.
У нас выключатель на кухне. Старик не успел бы дойти до конюшни. Может, он туда вообще не собирается. Просто он мог спуститься на кухню, чтобы вы пить молока или еще зачем-нибудь.
Вот именно. Чтобы зарядить дробовик, усмехнулся Джон Грейди.
Ролинс тоже сел в седло.
Ты готов?
Давно, сказал Джон Грейди.
Сначала ехали вдоль ограды, потом по пастбищам. Седла поскрипывали на холодке. Пустили коней в галоп, и огоньки провалились в темноту за их спинами. Началась холмистая прерия, и они перешли на шаг. Вокруг роились звезды. В необитаемой ночи зазвонил, а потом стих колокол, хотя никакого колокола тут быть не могло. Ехали по закруглявшейся возвышенности, по земному шару, который был черен, как неизвестно что, и который тащил их на себе ввысь, к звездам, так что они ехали не под ними, а среди них, ехали и весело, и с опаской, словно воры, выброшенные на свободу в этот наэлектризованный мрак, словно юные воры, оказавшиеся в светящемся саду, не готовые ни к холоду, ни к тому, что перед ними вдруг открылось десять тысяч миров на выбор.
К полудню одолели миль сорок. Но вокруг все еще тянулись знакомые места. Ночью подъехали к ранчо Марка Фьюри, спешились у ограды, Джон Грейди достал из седельной сумки стамеску, отогнул скобы на столбах, опустил проволоку и встал на нее обеими ногами. Ролинс провел коней, а Джон Грейди приладил проволоку на место, убрал стамеску и сел в седло.
Как они хотят, чтобы люди тут ездили верхом, спросил Ролинс.
Они этого не хотят.
На восходе наскоро перекусили сандвичами, которые Джон Грейди захватил из дома. Днем напоили лошадей из большого каменного корыта, потом поехали по высохшему руслу речушки, испещренному коровьими следами, к зеленевшим вдали тополям. Под деревьями лежали коровы, которые при их приближении поднимались, смотрели на них, а потом снова теряли интерес.
Вскоре Джон Грейди и Ролинс устроили привал. Они улеглись в сухой траве под деревьями, подложив под головы куртки, прикрыв лица шляпами. Редбо и Малыш мирно пощипывали травку у высохшей реки.
Ты захватил что-нибудь огнестрельное?
Джон Грейди кивнул.
Что именно?
Дедов старый кольт.
Из него можно во что-нибудь попасть?
Нет.
Ролинс усмехнулся.
Выходит, удрали?
Выходит, так.
Думаешь, за нами устроят погоню?
Зачем?
Не знаю. Просто все получилось как-то больно просто.
Они лежали и слушали шум ветра и чавканье лошадей.
Знаешь, что я тебе скажу, начал Ролинс.
Ну?
Мне плевать.
Джон Грейди сел, вынул из кармана кисет с табаком, начал скручивать сигарету.
На что плевать-то?
Он провел языком по сигарете, сунул ее в рот, вынул спички, закурил, выпустив струю дыма, загасил спичку, потом повернулся и посмотрел на Ролинса. Тот крепко спал.
Ближе к вечеру они снова пустились в путь. На закате услышали гул проносившихся по шоссе тяжелых грузовиков. Долгим прохладным вечером ехали по склону холма, с которого хорошо было видно, как по одной линии медленно перемещались огоньки автомобилей в каком-то причудливом ритме – туда-сюда, туда-сюда. Выехав на проселок, двинулись по нему к шоссе. Остановившись у ворот, стали искать ворота в ограде на противоположной стороне шоссе. Они видели фары грузовиков, пробегавших по шоссе с востока на запад и с запада на восток, но ворот не было.