Пристрастность Кони имеет глубокие корни. Можно без особого труда проследить связь между демократическим образом мыслей, сложившихся под влиянием отца, идеями кандидатского рассуждения «О праве необходимой обороны», где он прямо утверждал возможность ответить на беззаконные действия власти сопротивлением и даже — революцией. Дружба с Н. А. Некрасовым, с либералами из окружения «Вестника Европы» — разве среда, с которой общается человек, не накладывает свой отпечаток на его образ мыслей и действий? Вы можете представить себе, на чьей стороне симпатии человека, который жалуется в своем письме приятелю на «…самовластие разных проскочивших в министры хамов, которые плотною стеною окружают упрямого и ограниченного монарха…».
Председатель: — Господин прокурор, я просил бы вас не забывать о соблюдении известных принципов и держаться существа дела, каким мы знаем его по упоминаемому процессу, а не цитировать интимные письма подсудимого. К тому же в письме упоминается император Александр III.
Прокурор: — Можно предположить, что мысль облегчить участь Засулич родилась у Кони, как только последовало решение министра юстиции судить ее судом присяжных. Проницательный человек и опытный юрист, Кони видел, что такое решение непременно приведет к серьезным последствиям. Решительно воспротивившись этому, ои мог бы изменить ход дела, но дальше разговоров с Паленом не пошел, не составил официальной записки, не воспользовался аудиенцией у государя. В своих мемуарах он напишет, что хотел переговорить с императором, но Александр выглядел усталым и рассеянным. Но усталость и рассеянность царя не помешали ему разговаривать с Кони и даже расспрашивать о службе! Если бы у Кони были серьезные намерения, он обратился бы к Александру II, — которого, кстати, почитал за реформу 19 февраля и Новые судебные уставы — обратился бы с просьбой принять его по вопросу предстоящего суда, к которому государь проявлял постоянное внимание, и несомненно был бы принят. Оптимизм Палена не выдержал бы логики аргументов Кони, и дело Засулич передали бы Особому присутствию, где ее несомненно ожидал суровый приговор. Кони спас Засулич от суда Особого присутствия! Можно только догадываться, что на судьбе самого Кони последствия такого шага отразились бы весьма благотворно. Он пренебрег этим. Но разговор об упущенных возможностях бесплоден, и нам пора вернуться к процессу…
Много споров вызвало приглашение на суд свидетелей защиты — людей, которые видели сечение Боголюбова, но не были ни знакомы с подсудимой, ни передавали ей через третьи лица свои впечатления об этой экзекуции. Прокурор Кессель посчитал их приглашение одним из главных нарушений закона и основанием для кассации приговора. Об этом мы уже говорили. Председатель суда, разрешив их приглашение «на счет подсудимой», закон не нарушил. Дело в том, что сам закон оказался несовершенным и позволял разночтения.
Главное свидетельство пристрастности председателя я вижу в том, что в своем резюме он с умыслом сосредоточил внимание присяжных заседателей на категориях нравственных. Заявляя, что доверие «к свидетелю на суде должно основываться на нравственном… его авторитете», Кони пустил отравленную стрелу в свидетелей обвинения — Курнеева и Греча. Какое доверие могло возникнуть у присяжных к Курнееву, когда тут же на суде выяснилось, что он привлечен по делу об избиении политических заключенных в доме предварительного заключения?! И били заключенных, как писалось в жалобе, по его распоряжению!
Кони сказал и о том, что «все свидетельские показания согласны между собою в описании того, что сделала Засулич». Но добавил: «Все, кроме одного». Ч это единственное «несогласное» — письменное показание потерпевшего Трепова, утверждающего, что Засулич хотела выстрелить в него еще раз и даже боролась с Курнеевым и Гречем, упорствуя в своем желании. Показание это, сказал председатель суда, «ничем не подтверждается».
Стоит ли мучить себя вопросом — зачем господин Кони еще раз, перед тем как присяжные уйдут в совещательную комнату решать приговор, напомнил им о неточности градоначальника? О неточности, граничащей со лжесвидетельством!