— Да.
— Состоите ли вы в каких-либо отношениях к подсудимому, кроме служебных?
— Нет.
— Потрудитесь принять присягу у православного священника; если вы не православного вероисповедания, я приведу вас к присяге сам.
Кауфман оказался православным, вся процедура дачи показаний прошла без сучка, без задоринки, и через десять минут Кони уже отпустил генерал-губернатора, спешащего на прием в Царское Село.
Ландсберг был приговорен к пятнадцати годам каторги, с лишением всех прав и поселением в Сибирь на-вечно.
«Московские ведомости» встретили приговор с большим негодованием, указав на «непостижимую снисходительность». Но этим дело не кончилось.
Анатолий Федорович уже отдыхал в Швейцарии, когда из Петербурга пришло ему письмо от одного из друзей с новым номером «Московских ведомостей». «…Как известно, друзья и близкие существуют между прочим и для того, чтобы специально мешать необходимому для души успокоению и сообщать неприятные известия», — с иронией заметил Кони.
Статья в «Московских ведомостях» начиналась так: «Мы давно уже обращали внимание наших читателей на то, что в Петербургском окружном суде с тех пор, как председателем его состоит г. Кони, для отправления уголовного правосудия имеется двое весов, причем обращение с лицами высокопоставленными и пользующимися особым уважением общества и вниманием правительства гораздо резче, чтобы не сказать грубее, чем даже с подсудимыми, которых председатель любезно предупреждает о том, что они имеют право не отвечать на предлагаемые им вопросы и делать замечания по поводу каждого действия в суде… Яркую иллюстрацию в этом отношении представляет отчет о процессе Ландсберга… Для полного беспристрастия мы считаем нужным указать на допрос председателем К. П. Кауфмана. Вот он: «Председатель: Введите Кауфмана. Кто вы такой? Чем занимаетесь? Не состоите ли в родстве и дружбе с подсудимым? Вы, конечно, лютеранин. А! (Язвительно улыбаясь и откидываясь на спинку кресла.) Православный?! Примите присягу, но предупреждаю вас, что если вы станете давать ложные показания, то будете преданы суду и подвергнетесь строгой ответственности…»
Даже Кауфман, возмущенный передержками и явной клеветой, хотел возбудить преследование против хроникера, но министр отговорил его.
Дело Ландсберга интересовало и Ф. М. Достоевского.
2 февраля 1881 года, выступая с речью о только что скончавшемся писателе в общем собрании Юридического общества при С.-Петербургском университете, Кони коснулся «Дела Ландсберга». Поводом к этому был анализ внутреннего состояния Федора Раскольникова перед убийством старухи процентщицы и Лизаветы.
«Нужно ли говорить, — сказал Анатолий Федорович, — о реализме этих картин, — подавляющем реализме во всех мельчайших подробностях, — когда известные громкие процессы Данилова и Ландсберга придали этим картинам и подробностям характер какого-то мрачного и чуткого предсказания?»
И еще одну деталь, имеющую большое правовое значение, отметил он в своей речи — Достоевский за пять лет до того, как в Уложении о наказаниях было проведено разграничение двух видов убийства — предумышленного и умышленного, столь близких по форме и столь различных по внутренней структуре и происхождению, сделал это в своем романе «Преступление и наказание».
Кони — Киттель:
«99 IX.3 Невский, 100.
Многоуважаемая Елизавета Егоровна.
Сердечно благодарю Вас за доставленные мне строки, вылившиеся при известии о смерти Ф. М. Достоевского из Вашего благородного сердца. Либеральная русская пресса тогда напала на меня за «возвеличивание» Достоевского, в котором она хотела видеть «жестокий талант», но я знал, что найду отголосок в молодых и непредубежденных сердцах. Ваша записка — новое тому подтверждение.
…Судебная молодежь, густою толпою сопровождающая на величественных похоронах Д[остоевского], венку «от судебных следователей», от «канцелярии окружного суда» и от «суда и прокуратуры», — несенный мною с попеременно менявшимися членами суда. На другой день было заседание юридического общества… А через несколько лет я, по просьбе…жены Д[остоевского] заходил к ней в раззолоченный бельэтаж дома Суворина, чтобы убеждать «во имя отца» ее сына, модного «белоподкладочного» студента, не покидать Университета, увлекаясь… скаковым спортом, причем меня встретила дочь Д[остоевского], поразительно похожая на своего многострадального отца — в платье от Ворта!»