И вот письма из Варшавы от сентября 1868 года, в которых слышится уже отдаленный гул приближающегося землетрясения. У брата апатия и хандра. Этому последнему еще «сильно помогают две причины: побаливание груди и сильно запутавшиеся дела: «Что у нас делается — описать — не поверишь!.. Чиновников муштруют как лакеев, а лакеев держат как чиновников». И строки об Анатолии: «О брате слышал я тоже очень много и возгарживаюсь».
Маленькой внебрачной дочери Ольге уже два месяца, расходы увеличились. «Сам знаешь, моя госпожа барыня отличная, добрая, любящая, да беда, необразованная и царя в голове нет… Ни за что не хотела идти в родильный дом — скандал, все узнают. Жить у бабушки — скучно и тоже все узнают. Делать нечего — нанял ей квартиру… а при квартире нужна и служанка и обеды из гостиницы, и мебель. И все это пришлось купить… Родилась Ольга — слезы, рыдания, мольба не отдавай в Воспитательный дом, а к кормилице крестьянке на воспитание. Еще 5 р. в м-ц, да гардероб Ольги — а характер у меня щедрый… Вот и верчусь яко щука на сковороде. Да долго ли проверчусь — не знаю. Мать этого ничего не знает, да и знать не должна…»
Годом позже: «…О себе могу сказать тебе только то, что я стою на пороховой мине, фитиль у которой уже зажжен и я знаю что вот-вот он сейчас догорит и тогда капут — положение как видишь не совсем спокойное, не совсем приятное. — При таком положении конечно нельзя быть ни особенно здоровым, ни особенно счастливым. — Мина на которой я стою —…кредиторы. — Уж как я ни изворачивался, а ничего придумать не могу». «На днях ждем мы сюда Анатолия, страшно подумать, что он будет свидетелем всех этих безобразий.
Р. S. Нельзя ли занять под материн пенсион?»
Л. Ф. Кони — А. Ф. Кони:
«Если Вы мне откажете в… помощи, тогда не на что более надеяться! Если бы Вы даже не имели еще письма от него, то все-таки напишите ему, ради Бога напишите. Ваша кухарка может написать адрес, не печатайте своею печатью, и отвезите или дайте кому-нибудь верному, отвезти на Московский вокзал и опустить в почтовый вагон. Так оно вернее. Адрес его: Саратов, до востребования Л. Г. К. или лучше в Москву П. И. Столярову до востребования для отправки по принадлежности Е. К…Милый Анатолий Федорович, не откажите мне, голубчик Вы мой…»
…Он смог уснуть только под утро, проснувшись, почувствовал, что не может подняться. Он хотел позвать слугу, но язык не слушался, а рука не смогла дотянуться до шнура от колокольчика. Анатолий Федорович не помнил, сколько пролежал в забытьи, но когда пришел в себя, увидел рядом доктора…
Семейные невеселые дела… Переписка с братом, совершившим должностное преступление, с его женою… Казалось бы, такая малость в сравнении с цепочкой ярких событий его долгой и удивительно интересной жизни, ставшей красной строкой в истории России! Но в этих письмах, точнее даже в одном, как нигде из всего им написанного, выразились цельность его натуры, его нравственный и моральный облик — не взгляд со стороны на нравственность и мораль, — а именно его, лично Анатолия Кони, нравственный облик. Очищенное от какой бы то ни было самоцензуры, рассчитанное на одного лишь читателя — родного брата, это письмо помогает понять многие его поступки, многие повороты его общественной и политической карьеры, понять, как сумел он сохранить себя, как личность, на поприще, принадлежность к которому таила в себе опасность нравственного компромисса.
Как поступали его современники, облеченные достаточным авторитетом и властью в похожих ситуациях? Употребляли всю свою власть и авторитет, чтобы замять скандал, любой ценой спасти родственника, пусть и преступившего закон. Константин Петрович Победоносцев не мучился окаянным вопросом: «нравственно ли?», когда собирались судить его тестя Энгельгардта, руководившего всеми таможнями.
«Мне очень тяжело и больно, но я решаюсь обратиться к вашему императорскому величеству с личною горячею просьбой, — писал он царю. — Окажите мне милость, снимите с меня тяжкое бремя, которое невыносимо тяготит меня и грозит совсем расстроить мою жизнь.