Р. S…И затем — откровенность и искренность показаний полная. Это и долг чести и указание практического опыта. Еще раз прощай».
Получив это письмо, Евгений явился с повинной.
Евгений Кони — Анатолию Кони:
«Дорогой брат Анатолий, как тебе известно, вот уже три недели как я возвратился в Варшаву и заключен под стражу. — Поводом к моему возвращению было как твое письмо и настоятельная просьба Любы, так и собственное сознание о необходимости сделав подлость смело и честно принять за эту подлость и достойную кару… Теперь, сидя одиноко за замком и анализируя себя, я прихожу в ужас от той массы пороков, которая сидит во мне — и во удивление, как вместе с этими пороками могут уживаться несколько недурных сторон моего характера. — Как соединить с чувством глубокой справедливости — чувство неуважения к чужой собственности и не сознавание своего долга? Как могут быть совместимы чувства глубокой, беспредельной любви к тебе, матери и жене… — с полным сознанием того, что своими действиями причиняешь этим людям непоправимое огромное зло, страшное горе и чувствительные страдания? И таких противоречий во мне масса. — Мне кажется, что в душе я не испорченный человек, но недостаток образования, полнейшее неразвитие и поверхностное знание самых элементарных знаний — выработали во мне слишком легкий, растяжимый и вредный взгляд на жизнь, не развили во мне правильного понимания о чести, о правозаконности. Я не украду — но растрачу, я не обману, с целью материальной выгоды — но займу, зная, что возвратить взятое будет нечем, я никогда не унижусь до интриг, до доноса — но не решусь идти прямою дорогою, если вижу, что на ней меня встретят неудовольствия, лишения и препятствия. — Обязательства я всегда исполню — пока исполнение их не потребует жертвы. — Будь я таким человеком как ты, каждое слово которого, каждый поступок пример нравственности и чести, конечно я не дошел бы до того, чем я теперь. Ты в последний мой приезд сказал мне: ты или слишком застенчив или слишком само-любив. Сказано это по поводу моего молчания у тебя на вечере. Ни то ни другое — я необразован, мне
нечего говорить, все, что вокруг меня говорится мне чуждо, непонятно. — Я злюсь на себя — и молчу. Что мне остается? — Во мне есть самолюбие — но оно опять-таки другого свойства чем у других, оно очень близко к тщеславию. — Я унижен, оскорблен если не замечен. Вот почему я и подбираю людей одного со мною уровня или, по возможности, еще пониже. Я верхушкин, со мною можно говорить обо всем, но вскользь, крайне вскользь. Я остроумен, весел, забавен — и вот среди таких людей я первенствую — и удовлетворен. А люди эти не развивают добрых правил и не укрепляют нравственных начал. Между ними нет того — который бы мог быть учителем. Я всегда гнушался и гнушаюсь сваливать свою вину на другого, особенно на среду, так как никакая среда не может совратить человека с убеждениями и нравственного или сделать вора из человека с нравственною закваскою. Но беда в том, что у меня не было этой закваски. Как ни стараюсь я припомнить хоть один момент, в который бы у меня промелькнула мысль, что то, что я делаю худо — я такого момента не припоминаю! Были минуты когда я сознавал, что то, что я делаю, опасно, что придется страшно отвечать — но я немедленно отгонял это сознание — немедленно думал о другом… Полдня я отдавал работе, честно и добросовестно мною исполняемой — полдня я праздненствовал в семье. — Куда я потратил такую массу денег — не знаю. Я не играл, не держал пари, не имел любовниц, не играл на бирже, не собирал коллекций, не кутил безумно — я тратил, тратил без счету и без расчету… Главная задача моя была — чтобы все вокруг меня были довольны и веселы, чтобы… было хорошо у меня. Хорошо накормить, напоить, доставить удовольствие — и получить замечание «как это хорошо!» — было моей целью. Деньги легко добывались и еще легче тратились… Я себе задаю теперь вопросы не с ума ли я сходил? Я не могу логически объяснить себе некоторых моих действий, некоторых поступков — или я действительно действовал машинально… У меня были на руках совершенно свободны… еще не подвергавшиеся контролю до 1 т.р.с. — а я брал из кассы 100, 50, 25 р. по мере надобности…»