Легкая бравурная мелодия неслась над встревоженной рощей и невозмутимой водой, и среди нее гасли приглушенные разговоры и затерянные в гуще сада шаги. Отворотившись от графа, шептавшего о завтрашнем приеме, со сдержанным кивком, которым она давно научилась отвечать ему, Софья невольно чуть подалась вперед и тут же тяжело выдохнула, коснувшись раскрытыми губами спасительного цветка, — Петр Александрович сидел невдалеке, вполоборота к ней, через один пустующий столик. Восторг, ликование, нега — все чувства были будто уже растрачены ее сердцем в предстоянии, которым она жила недели до этой встречи. Странная мысль предстала перед ней: словно захотелось увидеть его чужими, ничего не взыскующими глазами, которые смотрят без жажды обладать. Чтобы не жалеть о тех мгновениях, когда он шел между рядов, а они не встретились взглядами, не умолять безмолвно каждого, кто подходил к разделявшему их столику, пройти мимо, и не строить предположений, отчего он стал реже бывать у нее. Переехал на дачу, в город выбирается нечасто, или опасается — не за себя, разумеется, за нее, или… Нет, противостоять этим изматывающим догадкам, возвышаясь над собственной нуждой, было выше ее сил, и Софья знала, что только предавшись ей, она сможет хоть на минуту забыться.
Стать сливочным облаком в его кружке, тонким фарфоровым краем, изогнутой ручкой. Кофе он никогда не пил, неловко соглашался на чай, с каждым разом все охотнее предаваясь этой пленительной привычке, составлявшей особенное удовольствие для нее. Приготовить чайник к часу его визита, разлить неверной рукой и протянуть на подрагивающем блюдце, боясь коснуться его пальцев и лишь изредка ощущая их случайный горячий след на своих, леденеющих. А после, когда он уйдет, обхватить ладонями остывшую кружку и прижаться жаждущим ртом к отпечатку его губ.
Последнее воспоминание так живо возобновилось перед Софьей, что она почувствовала, как заволновалась ее грудь, и поспешила плотнее запахнуться в шаль. Но тут же ощутила на своей шее отдающее вином дыхание мужа, а на бедре его плотную ладонь. Сделалось мерзко от такого жестокого совпадения, но горькая усмешка едва тронула черты графини, признавшей его лишь малым отголоском того, что приходилось переживать.
Она всегда закрывала глаза, чтобы не видеть нависшее над ней оплывшее, искаженное, совсем чужое лицо. Тотчас перед ней возникало другое — милое, предающееся, открытое. Взгляд из-за полыхающих бликами стеклышек, в нем и нежность, и маленькое лукавство, и что-то еще — приблизиться и разглядеть, даже не разглядев — полюбить. Руки почти не дрожат, когда она осторожно поднимает его очки на лоб, а потом вовсе убирает в сторону, звучно опустив на стеклянный столик. Прижимается к щеке, чувствуя на ней растущую улыбку, и несмелые пальцы на своих волосах. Разглаживает губами усталый след на переносице, целует уголки глаз, кончик носа. Он увереннее касается ее затылка, гладит шею, горло.
Она подносит руку ко рту и прикусывает ладонь — знает, что ее приближающиеся содроганья поторопят его, и скоро все закончится. Ее обдает грузным отзвуком изнеможения, который приносит тяжко заслуженную свободу. Дыхание рядом становится мерным и равнодушным, она отодвигается к стенке и еще несколько минут лежит, наслаждаясь абсолютной пустотой, которая воцаряется внутри.
Мелодия молкнет и все аплодируют, и он улыбается уголком рта сквозь плещущие ладони, сквозь ее стойкие цветы. Он не замечает ее и не касается своим взглядом ее существования. Охтенка в соломенной шляпке плетет венок, аккуратно сминая стебли.
Сказав, что ей сделалось нехорошо, Софья покинула площадку и, высоко поднимая подол, сквозь нехоженые травы вышла к реке. Казалось, мир отпустил ее от себя в желанный покой, только даром, а не той ценой, которую часто приходилось платить. И она безотчетно, но совершенно неоспоримо вдруг почувствовала себя живой.
Каменноостровский дворец был иллюминирован, и его дальние огни перед слезным взглядом были похожи на распушенные одуванчики, приютившиеся у ног. На сердце затаилась зависть к этим цветкам, которым суждено рассыпаться и лететь. Софья опустилась на колени и протянула руку — Большая Невка была холоднее Ладоги, куда они с сестрой ездили третьего дня. Она знала, что ей пора, если не хочется сделать свое отсутствие заметным и привлечь на себя поток заново сковывающих слов. Она была уверена, что не забудет этой минуты, но посмотрела на свое отражение и попросила воду запомнить ее такой.