С приходом вечера все собирались у костра. Кочегарил обычно Пашка. Соорудив у огня из огромной коряги что-то вроде кресла, он непрестанно следил за пламенем, постоянно подгребая угли в общую кучу, и всегда ругался, если кто-то из друзей, без его разрешения, бросал в костёр дрова. Он следил за чистотой в лагере, и во избежание пожара, всё кострище обложил обломками кирпича: это было и безопасно, и красиво. Из-за того, что над всем табором висела маскировка, костёр сильно не разжигали. Кася не любил сильный огонь, словно боялся, что на огонь может прийти кто-то незваный. Иногда, всё же, пламя разгоралось ярко, выхватывая из темноты лица друзей. Они были разными: Паша, всегда насупившись и не моргая, смотрел на огонь, у Андрея лицо всегда светилось улыбкой, в то время как Кася, занимаясь каким-нибудь делом, всегда что-то рассказывал, от чего лицо его постоянно менялось в характере, как у актёра. Дима во многом копировал брата, но его лицо всегда было замкнутым, от чего казалось, что он держит оборону.
Вечера проходили всегда одинаково. После еды забивали в скрученную козью ножку немного ботвы, перемешанной с табаком, и пускали по кругу. Попытки Каси приобщить Димку к зелью так и не увенчались успехом. Дурачась, Кася протягивал ему косяк и заливался тонким смехом, заражавшим всю компанию:
– Да сделай, Демьян, пару затяжек. Хоть узнаешь, что это такое. Ничего с тобой не будет. Зато кайф поймаешь. Увидишь кого-нибудь. Бывает, сидишь обкуренный, один, смотришь в темноту, и вдруг бац. Бикса голая перед глазами.
–Да ты гонишь старик, –встревает Пашка. – Бикса. Не врал бы.
–Кончай обламывать Пахан. Говорю тебе, баба голая. Я её спрашиваю, ты кто? А она мне – ласточка. Прикинь, у бабы вместо глаз пустота, а сама как будто гримом покрашена. Как человек-невидимка, которого увидели, когда дождь на него капал. Так и она. Жутко, но прикольно.
– Кончай, Кася, страх нагонять, – недовольно ворчал Остап, протягивая слова лениво через нос и путаясь в онемевшем языке.
– Ничего я не гоню. Ты чё, про человека-невидимку не читал? Уматный рассказ, там чувака ловили, за то, что он стал невидимым. Прикинь, пальто по улице бежит, а от него народ в разные стороны шарахается.
– Ну куда она потом делась?
– Кто?
– Ну, тёлка, ласточка.
– Улетела, – Кася тонко смеётся, передавая козью ножку по кругу.
– Сколько же ты выкурил тогда? Чтобы такие глюки поймать?
– Да ты Остап не врубаешься. Вокруг нас полно всякой дряни, мы просто не видим. Вон, у Пашка за спиной мужик стоит. В натуре говорю.
– Кончай дурру гнать! Я тебя убью сейчас, Касинский. Ты где мужика увидел? – ругается Пашка, но не поворачивается. Глаза его немного растерянные, и бегают в поисках подтверждения того, что Кася шутит.
– А ты повернись. Всё увидишь. Только штаны сними перед этим, а то от страха обделаешься.
Ребята прыскают от смеха, но Пашке не до веселья. Он делает попытку повернуться, но Остап опережает его и резко ухает, от чего Пашка вздрагивает, и толпа снова закатывается истерическим хохотом. Неожиданно Кася замолкает и смотрит в темноту. Все так же перестают смеяться, захваченные Касиным манёвром. Молчание переходит в шёпот, после чего каждый замыкается в свои мысли и видения. Постепенно глаза ребят затягивает пелена, и никто кроме Димки уже не видит, как мальчишки преображаются, превращаясь в совершенно других людей. Вернее, существ.
На каждого в отдельности наркотик действовал по-разному. Жадный до «дури» брат замыкался. В такой момент понять его было невозможно. Сделав несколько глубоких затяжек, он как-то даже ждал «прихода», когда едкий дым заполнит его голову. Лицо его расцветало, а глаза становились блестящими, но совершенно пустыми и бесцветными. Даже добрыми. Но это была безразличная доброта ко всему, что творилось вокруг.
Остап не мог сильно затягиваться. Наверное, внутренняя тяга к спорту всё ещё препятствовала проникновению яда. Он заходился кашлем, и все смеялись.
– С л а б а к, – тянул Кася через нос и, спокойно пропуская через легкие едкий горьковатый дым, улетал в свои, только ему ведомые миры.
Не обращая внимания на бессмысленные диалоги, Дима потягивал в сторонке чай из своей походной кружки и прикусывал карамелькой. Кроме обычной заварки в котелке напаривались разные травы, некоторые из них были до того горькими, что вызывали трясучку в теле. Были и ягоды, в основном шиповника и барбариса, попадались даже веточки смолянистого кедра. Всё это делало напиток таким ароматным, что никакой домашний чай не шёл в сравнение. Пить его можно было бесконечно, правда, конфеты делились на всех поровну, поэтому приходилось растягивать удовольствие, и обсасывать подушечки до последнего. Кася такой чай не пил. Утолив только жажду, он обычно заваривал себе чай в большой почти литровой зеленой кружке. На неё он сыпал, едва ли не полпачки заварки, и мог тянуть хоть всю ночь.