А утром Мишка услышал звук открывающейся двери и шорохи за стенкой. Какая-то бабушка спустилась в погреб за овощами. Она кашляла, разговаривала сама с собой, кряхтела и охала. Он слышал стук палочки по полу. Это его шанс. Если его не могли услышать наверху, то услышат за стенкой. Мишка встал на ноги, опираясь на ящик, и, пошатываясь, поковылял к дверям. Он вытащил телефон и начал колотить им в дверь. Его горло смогло выдать лишь жалкие сиплые крики, но бабушка за стенкой его услышала. Послышался удивлённый возглас и семенящие шаги. Мишка стоял у двери, облокотившись на нее всем телом, с трудом держась за металлическую ручку.
Наконец, он услышал звук поворачивающегося в двери ключа. Дверь немного отворилась. Голова бабушки в сером, видавшем виды шерстяном платочке заглянула в каморку.
— Ох и воняет же тут, прости Господи! Опять наркоманы эти тут лазили!
— Помогите, бабушка, умоляю, ради бога! Спасите! — отчаянно просипел Мишка. У него закружилась голова, и он упал на пол...
Когда Мишка пришёл в себя, он снова был один. Его заботливо переложили на середину каморки и подложили под голову свёрнутый шарф. Мишка попробовал встать на четвереньки и упал лицом вниз, подогнув ноги. Его тошнило. Сил встать больше не было. Он заплакал. Ему казалось, что все его покинули. Он почему-то был уверен, что следующий визит кровососов станет для него последним.
***
— Ох, Марья Васильевна, кабы я тебя не знавал лет сорок, я бы ни в жисть не поверил! — хриплый голос деда прозвучал за дверью. — Ну раз подсобить надо, то стало быть, подсоблю. А как же иначе-то?
— Ох, Игорь Иваныч, голуба душа, мил человек, по гроб жизни благодарная буду, ей-богу! — голос бабушки был ему знаком. — А то вишь, чо удумали, изверги! Ужо деток похищают, чтоб кровь с них пить, душегубы!
Дверь отворилась со скрипом — она оказалась незапертой.
— Боже мой, еще и наручники ребёнку налепили! — воскликнул дед. — Вот уж изверги, прости Господи!
— Да я же говорила те, что они тут учинили, изверги те. Ну неспроста же у Лиды Николаевны ключи-то пропали. Говорила ишо, украли их поди, а мне-то не верили. Поди копию сделали и вернули в тот же день. Подбросили возле лавочки. Знали, падлюки, что ноги у неё больные, ходит она еле-еле, в погреб свой редко заглядывает.
— Ну, кусачки-то я прихватил се, будем значит, мальца-то спасать, — сказал дед. Он сел на корточки возле Мишки, схватился одной рукой за цепь. Мальчик ощутил, как натянулась цепь и треснули звенья. Хрясь, и натяжение исчезло. Хрясь, хрясь, и вот уже разошлись звенья цепи, крепившиеся к браслетам.
— Ого, ты эта погляди, Васильевна! Браслеты с розовым пухом, а ишо там не по-нашему написано! Вот умора-то!
— Из секосшопа ентого богомерзкого, поди, притащили, — сказала Марья Васильевна.
— Откуда-ж ещё, — хихикнул Игорь Иваныч. — Всю мерзость оттудова тащут. Насмотрелись по телевизору фильмов этих развратных.
— Ох, Господи боже мой, сколько же извращенцев всяческих расплодилось-то, ужас! — воскликнула Васильевна.
— А ты, бабуля, не болтай тут, а помоги мальца-то на ноги поднять. Слаб он, видать, крови из него немало-то попили. А так, вроде живёхонек, дышит ещё, авось до трамвая дотянем!
— Куда… Куда вы меня хотите вести? — прохрипел Мишка, едва ворочая языком.
— В больничку, вестимо, врачам покажем! — ответил Игорь Иваныч, Телефон мамки-то помнишь? Чтоб знали, куда звонить-то!
— Помню, — ответил Мишка. И потерял сознание.
***
— Он наш! Братец это наш мелкий, не смейте! — истошно вопил знакомый голос.
— Какой такой братец, что ты нам врёшь, изверг поганый?! Уйди, я щас в полицию позвоню! — услышал Мишка голос Игоря Иваныча.
Мишка открыл глаза и застонал. Пара кровососов стояла на тропинке возле двух сосен, перегородив дорогу Марье Васльевне и Игорю Иванычу, держа в руках перочинные ножи.
— Зарэжу как свиней! — рычал чернявый, медленно надвигаясь на стариков.
И тут Мишка закричал. Вопль вырвался из диафрагмы, долгий и отчаянный. Он ещё никогда в жизни так не кричал. Вопль страха и отчаяния эхом разносился по двору, отражаясь от бетонных стен и деревьев. Оба кровососа застыли. Их бледные лица, освещённые только тусклыми фонарями и далёким светом луны, едва пробивающейся сквозь тучи, вытянулись в уродливых гримасах. Из открытых оскаленных ртов торчали острые клыки, как у волков — по два сверху, и по два снизу.