Его вызвали из-за границы в срочном порядке. На курьерских, по заснеженным дорогам, кутаясь в шубу, мчался граф в Петербург. Не успел стряхнуть снежную пыль, как уже скользил по натертым полам Зимнего, неторопливо беседовал с ласковой государыней и одарен был книжицей. Писарским почерком писанной, прилежной рукой графа Безбородко переплетенной. «Инструкция князю Николай Ивановичу Салтыкову при назначении его к воспитанию великих князей». Глянул по привычке в конец — долго ли читать, много ли, а там личная подпись: «Екатерина. В Санкт-Петербурге. Марта 13, 1784 года».
Заглянем Николаю Ивановичу через плечо. Впрочем, тянуть шею, щуриться совсем ни к чему — копии «Инструкций» по дворцу чуть не разбросаны, императрица вручает их всякому, в ком подозревает единомышленника, — то есть почти каждому своему гостю. Для Салтыкова «Инструкция» писалась в последнюю очередь. В действительности то был очередной наказ просвещенным согражданам — как должно воспитывать молодых людей. Твердый протест против перин, пуховых подушек, толстых одеял, кутаний, чепцов, избытка сладостей, мамок-нянек, визгливых опасений, как бы дитя не расшиблось, не озябло и не расплакалось… Похоже, с мамками-няньками воспитывали великого князя Павла Петровича, отняв его, как водится, у матери в день родов — теперь настал черед Екатерины: забрав обоих сыновей у невестки, она воспитывала их в согласии с новейшими теориями, следовательно, в соответствии с рассуждениями смысла здравого.
«Да будет одежда их высочеств летом и зимою не слишком теплая, не тяжелая, не перевязанная, не гнетущая наипаче грудь.
Чтобы платье их было как возможно простее и легче».
«Летом же купаться сколько сами пожелают, лишь бы пред сим не вспотели».
«Чтоб их высочества спали не мягко, но на тюфяках, как привыкли; а отнюдь не на перинах, и чтобы одеяла их были легкими, летом простые ситцевые, подшитые простынею, зимою стеганье, или стеганные».
«Кушать и пить нужно; но что кушать и пить, и сколько, сие определять смотря на то, что их высочества в каких обстоятельствах здорово».
«Веселость нрава их высочеств ни унимать, ни уменьшать не должно; напротиву того поощрять их нужно ко всякому движению и игре, летам и полу их сходственным: ибо движение дает телу и уму силы и здоровье».
«В детях часто малые припадки озноба, либо жара, или боли в члене, делаются к росту, или иному какому естественному приращению, которые пройдут без лекаря, без лекарства и без врача и врачебства; употребление же лекарства в тех случаях отнимет силы нужныя к производству того естественного действия…»
«От младенчества дети обыкновенно плачут от двух причин: 1-е, от упрямства, 2-е, от чувствительности и склонности к жалобе. Различить и те, и другие слезы можно по голосу, взгляду и по наружности детей; но те и другие слезы не должно дозволять, но надлежит запрещать всякие слезы»{77}.
Требования инструкции, разумеется, простирались намного далее вопросов здоровья, пищи и слез их высочеств. Создатель наделил людей не одним телом, но и бессмертной душой и разумом. Из семи главок четыре обсуждали, как укрепить в их высочествах добродетели, причем первой и главной из них императрица назвала «истинное познание Бога, Творца видимого и невидимого». Для того чтобы в познании сем преуспеть, приставлялся к наследникам протоиерей Андрей Самборский. Человек, окромя его иерейства, совершенно светский, долгие годы живший в Англии и женатый на англичанке. Так что заодно отец Андрей стал и преподавателем английского для Александра.
Наставники должны были развивать в мальчиках покорность старшим, правдивость, смелость, учтивость, сострадание к тварям бессловесным — «птицам, бабочкам, мухам, собакам, кошкам» — мучить их инструкция запрещала. Отменялись и разные глупые страшилки — вот баба-яга костяная нога прилетит и тебя утащит, вот серый волк как схватит сейчас за бочок! Нет. «Отдалять надлежит от глаз и слуха во младенчестве и от отроков в первые годы все то, что мысли устрашать может, как то: всякие пугалища, душу и ум утесняющие, которыми обыкновенно детей стращают и от коих делаются они робки, так что не могут остаться одни, боятся своей тени, или дрожат в темноте. Все таковые пугалища в речах употреблять не надлежит»{78}. Это тоже писалось с учетом неудач воспитания Павла Петровича, который был в детстве мнителен и пуглив.