Вот тогда пускай бы они посмотрели в лицо ему:
оно было усталым,
как после тяжелой работы,
оно было черным,
в пыли и в дыму,
в солевых пятнах
присохшего пота.
И таким
усталым
и страшным
оно было тридцать семь раз,
и не раз еще будет «если завтра война»,
как в песнях поется.
Так видели будущую войну, так, по-своему, читали ее писатель Константин Симонов и его герой Сергей Луконин. Симонов имел все основания и полное право сказать на одном из обсуждений своих работ слова точные и справедливые.
«Я вменяю себе в заслугу то,— говорил он,— что и до войны во всем, что я писал… я старался доказать, что война будет тяжелой и суровой войной» [8].
Он не раз возвращался к этой мысли, к этой действительной своей заслуге. Между прочим, вспоминает он: «В марте — апреле 1941 года было интересное обсуждение новых пьес в Союзе писателей, и на нем уже шел откровенный разговор о будущей войне. Я во всяком случае открыто говорил тогда об этом, хорошо помню, потому что врезалось в память в связи со всем последующим…»
Луконин в пьесе «Парень из нашего города», быть может одной из самых военных предвоенных пьес Симонова, живет рядом, вместе со всеми своими товарищами, с родными, любимыми, близкими, ходит в кино, учится в институте, ухаживает за девушками, гоняет в футбол, но все это внешне, сюжетно, как-то поверхностно скользит по не вскрывшейся еще реке его судьбы. Сам он, его второе, психологическое «я» все время существует в ином мире, все яснее и очевиднее, пока не прорывается в словах не менее страстных, чем все его любовные признания: «Армия для меня все».
Луконину будто стыдно быть штатским. Он все время испытывает чувство неловкости, некоторой скованности, какого-то смутного ожидания своего призывного часа, свершения какой-то особой, возложенной на него историей миссии. И когда он в армии, когда на нем уже гимнастерка и танк его уходит в поход, исчезает у Сергея это чувство неловкого стыда, чувство скованности, хотя обычно принято говорить, что скованны люди как раз в армии и свободны «на гражданке». Почему же стыдно Луконину жить штатским, называться учителем литературы? Луконин — это особая душевная организация, он из тех, кто чувствует себя хорошо и достойно только на передовой времени, а передовая времени, как считает он сам,— верят ли в это или не верят другие,— битва с фашизмом.
Но есть, думается нам, в образе Луконина и внешние, преходящие черты. Герои Симонова будто не замечали того, что делается в самой их стране, в пьесе этой совсем не говорится о внутренней нашей жизни, о делах, которыми был занят народ в эти еще мирные дни.
Да, Луконин размышляет о том, где и когда нанести удар противнику, а был он уже и в Испании и на Халхин-Голе, он инициативен, например, когда речь идет о возможностях новых танков, которые, оказывается, должны и могут брать маленькие речные мосты. Но этого мало, кажется нам, для того, чтобы герой времени был героем интеллектуальным, чтобы человек, вбирающий в себя дыхание эпохи, одновременно был бы и ее разумом. А мыслей о жизни мы не найдем у Луконина, он весь и раскрылся, и показался, и исчерпался в одной только сфере — армейской.
Так происходит, к сожалению, и со многими другими героями Симонова из других его произведений. Вот, например, как воспринимает мир капитан Саенко из романа «Товарищи по оружию». Речь идет об опасности близкой войны: «Уже шесть лет Саенко жил с этим сознанием. Он не бывал в отпусках, потому что отпуска отменяли из-за угрозы войны; у него в военном городке была не квартира, а лишь комната, потому что из-за угрозы войны было недосуг строить квартиру для Саенко. Родители Саенко жаловались в прошлом году, что у них на Полтавщине, несмотря на засуху, не снизили хлебопоставки, и Саенко знал: это потому, что существует Гитлер и нужны запасы зерна». Что ж, все сказанное здесь бесспорно, мысли Саенко благородны, в высшем смысле патриотичны. И все-таки нарочито обужены тревоги этого человека, будто нельзя отойти его думам ни на миллиметр в сторону, ни вправо, ни влево, только по прямой — трудное, плохое сегодня вызвано угрозой фашистского нашествия. И постепенно самый характер Саенко, задуманный автором как душевный и обаятельный, становится все более холодным, далеким от читателя. Исчезает живая, человеческая плоть, остается выверенная цепочка выверенных мыслей, что бы ни было и как бы ни было, упирающихся только в одно — в грядущую войну. Вот, казалось бы, пишут родители Саенко о том, что трудно на Полтавщине непорядки в колхозе, тут бы ему и задуматься, тут бы ему и попробовать разобраться в собственных наших делах... Но и здесь одно оправдание, одно объяснение: «это потому, что существует Гитлер».