Ясно, конечно, что, говоря об этом, мы нисколько не хотим умалить значение поэзии или драмы, ясно, конечно, что стихотворение «Жди меня» Симонова или пьеса «Фронт» Корнейчука сыграли в сто раз большую роль для постижения войны и человека на войне, чем иные длинные военные сводки, названные зачем-то романами.
И все же в самых лучших своих стихотворениях и пьесах Симонов мог рассказать лишь о части войны, в ее наиболее эмоциональном или наиболее драматическом звучании. В прозе же он хотел сказать и о целом, о той многоплановой и многогранной правде войны, которая больше и стихотворных эмоций и драматических столкновений. Проза, как задумывал ее Симонов, могла передать самую философию происходящего, диалектику жизни и характеров, в ней могли быть поставлены первые тревожные вопросы времени, в ней можно было начать следить трагическую связь и роковое сцепление самых разных и не похожих друг на друга обстоятельств, приведших поначалу к трудному 1941 году, а затем преодоленных и опрокинутых мощной народной волной.
Да и сам жизненный материал, наблюденный автором в Сталинграде, был такой страшный, такой «точный, подробный, достоверный», что уже на второй план отошли и эмоциональная субъективность стихотворца и свободная фантазия драматурга. «Дни и ночи» — повесть о Сталинграде и его людях — были написаны Симоновым в прозе. Это важно еще и потому, что отсюда, от этой повести, протянутся мостики к другим, самым важным, самым личным и выстраданным произведениям Симонова — к романам «Живые и мертвые» и «Солдатами не рождаются». «Дни и ночи» — эта суровая, даже более того — аскетическая повесть о сталинградских ночах 1942 года, деятельных, как дни, и о сталинградских днях, черных, как ночи, несомненно, в чем-то предшествует послевоенным романам Симонова, начинает целый ряд проблем и характеров, тогда еще окутанных дымом живых сражений, а сегодня уже явственно и зримо выступивших из пожарищ и дыма на страницы большой симоновской прозы.
Многое уже завязалось в повести «Дни и ночи», иногда недосказанное, иногда разрозненное и по другим произведениям.
Это, во-первых, понимание войны как серьезнейшей народной трагедии, как отчаянного напряжения всех человеческих сил, как времени огромных и невосполнимых жертв. С этим серьезнейшим пониманием войны как тяжелейшего и социального и, что самое главное для художника, нравственного экзамена мы сталкивались у К. Симонова и раньше — и в пьесе «Русские люди», и в пьесе «Парень из нашего города», и во многих его высказываниях и стихотворениях. Но нигде не было об этом заявлено так твердо, так определенно и так граждански-мужественно, как в повести «Дни и ночи». Капитан Сабуров человек, с которым мы почти не будем расставаться на всем протяжении повести, командир батальона, пережившего в Сталинграде все его страшные дни и ночи, входит в одну из оставленных сталинградских квартир:
«Второй ребенок в квартире, очевидно, был совсем маленький. На столе валялось несколько листков, вырванных из тетради, исчерченных красным и синим карандашом. На рисунках были изображены кособокие дома, горящие фашистские танки, падающие с черным дымом фашистские самолеты и над всем этим маленький, нарисованный красным карандашом наш истребитель.
Это было исконное детское представление о войне — мы только стреляли, а фашисты только взрывались».
Само собой понятно, что не для объяснения детской психологии написал все это автор «Дней и ночей», что не для раздумий о детском творчестве взял в руки этот рисунок капитан Сабуров в горящем, истекающем кровью городе.
Детский рисунок — лишь толчок для зреющих размышлений Сабурова, для необходимой последней черточки, последнего штриха в рождении его собственной мысли о том, что «перед войной слишком многие были недалеки от такого именно представления о ней». И когда потом перед нами развертываются картины боев на Волге, когда автор погружает нас в кромешный грохот горящих дней и ночей, мы невольно вспоминаем об этом детском рисунке, где, словно спелые яблоки, сами падали в наши руки немецкие самолеты, об этом рисунке, наивно отразившем многие представления взрослых.