Однако это наше замечание частность. Важнее другое. Важен тот последующий творческий резонанс, который вмела эта повесть Симонова для литературы о войне и о людях войны. Быть может, именно в ней, в этой повести, впервые так определенно для того времени высказалась эта особая, строгая, чуть будничная манера повествования о военных событиях. Чем обычнее, проще, будничное говорилось об ужасах войны, тем страшнее они становились, тем сильнее воздействовали эмоционально. И попытка Симонова, как и в «Русских людях», рассказать не об одних командующих и генералах, но и о тех, кто называется их армией, тоже была примечательной, укрепляла демократическую интонацию военной литературы.
Все эти качества повести «Дни и ночи» сделали ее произведением существенным не только для своего времени, но и для развития будущей, послевоенной прозы о Великой Отечественной войне. Дыхание, традиции именно этой симоновской повести найдем мы впоследствии и в «Пяди земли» Г. Бакланова, и в «Последних залпах» Ю. Бондарева, и в ряде других произведений наших литераторов, осмысливавших войну как великий подвиг и великий труд, как народную трагедию и как становление чистых, честных и мужественных молодых характеров.
…Война клонилась к счастливому перелому, писатель, военный корреспондент Симонов, ни на минуту не оставлял ее пределов, пройдя вместе с нею от Волги до Берлина. И все, что писал он в эти дни, месяцы, годы, было не только и не просто художественной литературой,— это было еще одной живой, личной страницей исповеди его поколения, всех тех, кто с оружием в руках вошел в войну, кто погиб в ней, кто выжил и пошел дальше по дорогам заново строящейся, оживавшей страны.
ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА
…Километры, километры, километры фронтов, подводные лодки, самолеты, корабли, танки, длинные переходы и короткие привалы, землянки, окопы — и вдруг… кабинет. Большой кабинет, в самом конце которого тяжелый письменный стол. И, чтобы дойти до стола, нужно долго идти по холодному, тихому ковру. А за столом заместитель генерального секретаря Союза писателей СССР Константин Михайлович Симонов.
Плохо ли, что известный писатель становится во главе литературной жизни, берет на себя огромные послевоенные заботы о книгах и судьбах своих товарищей? Плохо ли, что вчерашний фронтовик отдает сегодня силы и время трудной организационной работе, не чурается шумных заседаний, не открещивается от «земных» дел, от общественных обязанностей, что бурлит в нем живой гражданским темперамент, с которым нельзя один на один за своим, только своим писательским столом? И все же, помимо определенной школы гражданственности, и приемы, и представительские речи, и президиумы, и юбилеи, и вступительным слова, и бесчисленные другие «мероприятия» не могли не повлиять на человека. И что интересно — никогда столько не выступал К. Симонов, не писал столько статей, не делал столько докладов, как в эти, послевоенные годы.
Он и раньше, естественно, писал и выступал по вопросам литературного мастерства и раньше раздумывал над творческими индивидуальностями своих товарищей, но сейчас в его статьях и докладах зазвучали совсем иные, новые, «строгие» ноты, он не советовал, но указывал, не анализировал, но обвинял. И все больше начинает ощущаться в его выступлениях и статьях обвинительная, прокурорская интонация, все чаще становятся попытки найти и указать конкретных злоумышленников, лично виновных в недостатках современного искусства. Вот, например, как сам Симонов оценивал позже этот период в жизни нашего искусства: «…Надо коллективными усилиями разобраться в том, каким именно образом воздействовал культ личности на литературу и как конкретно в ней выражалось его влияние» — так начинает он свои «Литературные заметки» [11] в 1956 году.
И, говоря о том, как затормозила развитие драматургии известная статья «Правды» за 1949 год «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», Симонов продолжает: «Тогдашние руководители Союза писателей, в том числе автор этих строк… не нашли в себе мужества сделать хотя бы попытку для доказательства однобокости к неправильности этой статьи и предупредить о ее тяжелых последствиях для драматургии» [12]. Думается, что в таком признании уже было настоящее желание говорить об ошибках, «без анализа которых трудно их исправлять» [13].
…А как же складывались литературные дела Симонова в эти годы?
Очень типическая для времени, для него самого в это время, появляется в творчестве Симонова пьеса «Чужая тень» (1949). Вымученная, равнодушная, эта пьеса заражена духом подозрительности. Советские ученые неожиданно становились в этой пьесе шпионами, что не только не удивляло действующих лиц, но, напротив, давало им даже какое-то мрачное удовлетворение. Вот как говорят и узнают об этом в пьесе «Чужая тень»: