В печали Смита кроется не одно только предощущение личных трагедий, что было бы узким и внесоциальным. В печали Смита многое: стыд за свою страну, не находящую сил для отпора лживым измышлениям, страх перед будущим своей родины, в которой сегодня начинают клеветать на вчерашних союзников, гордость за русских товарищей и безграничная любовь к своим соотечественникам. Многое живет в печали журналиста Смита. И поэтому печаль его социальна, плодотворна, она чревата будущей радостью, радостью великого открытия Гарри Смита. Он открыл для себя, что Америки сегодня две, что он может с гордостью называться американским журналистом в Америке народной, в Америке, знающей истинную цену Советскому Союзу. И в самый кульминационный момент этой печали Смита, когда уже ясно, что книга его о России никогда не увидит света, что его оставили друзья, что ушла жена, что он беззащитен и одинок, когда уносят из дома последнюю мебель, да и самый дом уже не его,— наступает радость. Наступает прозрение, в скорбную симфонию пьесы вступает тема счастья, счастья новых социальных открытий, счастья от прикосновения к борьбе за правду, за настоящие демократические свободы. И если Смиту, «к его счастью, да-да, к счастью, нет места в Америке Херста, то он найдет свое место в другой Америке в Америке Линкольна, в Америке Рузвельта».
Так кончается эта пьеса, и не случайно в конце ее стоит слово «счастье», произнесенное Гарри Смитом именно тогда, когда реальная его жизнь уже обернулась трагедией. Духовное счастье и жизненная катастрофа не всегда совпадают, когда дело идет о личности, о гражданском мужестве, о счастье социальных прозрений. Но к этому счастью вел Смита длинный и трудный путь, его печаль была взорвана, расколота, уничтожена этим новым общественным счастьем, он вырос и возмужал в самом ходе драмы. И поэтому это характер, поэтому это личность, поэтому читателям и зрителям было интересно встречаться с американским журналистом Гарри Смитом.
Откровенной, где-то в чем-то даже полемически откровенной мелодрамой написана пьеса «Русский вопрос». Блестяще, мастерски, наглядно выверены, отточены, подогнаны в ней все детали, законы и каноны классической мелодрамы. У героя неудача общественная — мало, в этот же день, час, минуту гибнет лучший и единственный друг — мало, в этот же день, в минуту и час — уходит жена. Но и этого мало. И тогда начинают описывать мебель, и тогда выгоняют из дома, купленного в знаменитый американский кредит. И уже совсем потом — как трагическая ирония — появляется в пустой комнате жалкий хроникер, чтобы взять у Смита интервью и в короткой заметочке, рядом с описанием пьяных скандалов, рассказать о падении журналиста, задумавшего тягаться с боссами журналистики. И письмо есть, сентиментальное и благородное, от старушки матери, и для старого некрасивого друга припасена хорошая, чистая любовь к некрасивой, чопорной стенографистке, и цветы есть для уходящей жены, и счастливый домашний пирог в самую минуту катастрофы — все есть в мелодраме Симонова «Русский вопрос». Но нет, не присоединимся мы к тем, кто подтрунивал когда-то в статьях и выступлениях об этой пьесе над цепочками совпадений, гроздьями несчастий, столкновений и случаев. Именно открытая, откровенная мелодраматическая форма этой пьесы и позволила ей четко показать те естественные исторические грани, где частная случайность неизбежно переходит в социальную закономерность. И еще потому не возразим мы против мелодраматической формы этой пьесы Симонова, что она очень точно выбрана именно для этого произведения, для произведения об Америке, об ее людях и ее быте. Как ни хорошо знал Симонов жизнь страны и ее людей, все же это была не Россия и не русские люди, не родной быт и не родные обычаи. И поэтому, избери драматург иной жанр для своей пьесы, скажем, жанр бытовой драмы, где-нибудь невольно проскользнула бы фальшь, некоторая напряженность человека, пишущего не о том, что с детства знакомо. Форма же мелодрамы, обобщающей чувства, отвлекающей страсти от детальной бытовой конкретизации, позволяла ему безболезненно опускать некоторые житейские частности, подробности обычаев и нравов.