Вот как пишет об этом сам Симонов в одном из своих стихотворений:
Словно смотришь в бинокль перевернутый.
Все, что сзади осталось, уменьшено.
На вокзале, метелью подернутом,
Где-то плачет далекая женщина.
Снежный ком, обращенный в горошину,
Ее горе отсюда не видимо;
Как и всем нам, войною непрошенно
Мне жестокое зрение выдано…
Слишком многих друзей не докличется
Повидавшее смерть поколение,
И обратно не все увеличится
В нашем горем испытанном зрении…
Так уже в самом начале войны завязывается в творчестве Симонова эта одна из важнейших современных тем, нравственного испытания, отбора настоящих духовных ценностей.
Интернационализм — вот что в первую очередь отличает стихи, пьесы, романы Симонова, интернационализм, столь присущий советской литературе, молодой советской литературе 30-х годов и особенно творчеству Симонова, человека, чья юность была овеяна идеями всемирной революции. Словами «Интернационала» заканчивается одна из ранних поэм Симонова — «Ледовое побоище»:
И если гром великий грянет
Над сворой псов и палачей,
Для нас все так же солнце станет
Сиять огнем своих лучей.
Это верные, это надежные люди, если можно с ними «...стать рука в руке… и, как испытанный сигнал, запеть «Интернационал».
«Улица Сакко и Ванцетти» — так называются стихи Симонова. С другом юности делится он самыми сильными своими впечатлениями — впечатлениями интернационального братства:
Ты помнишь, как наш город бушевал,
Как собрались мы в школе на рассвете,
Когда их суд в Бостоне убивал —
Антифашистов Сакко и Ванцетти.
В конце 30-х годов, за несколько лет до первых выстрелов на нашей границе, Симонов скажет:
Настанет день, когда свободу
Завоевавшему в бою,
Фашизм стряхнувшему народу
Мы руку подадим свою.
И в самый разгар войны, в немыслимых условиях фронта герои Симонова, сам Симонов снова возвратятся мыслями к теме интернационализма. Какой может быть интернационализм в годы сражений с немецкими захватчиками? — недоумевает один из героев «Южных повестей». А другой, и вместе с ним автор, жалеет о том, что из армейской газеты исчезли великие слова международного братства: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Их можно, их нужно было бы совместить с новым, и вовсе не противоречащим первому, лозунгом — «Смерть немецким оккупантам».
Тема интернационализма никогда не была для него какой-то отдельной темой, чем-то обособленным от нашей жизни, о чем нужно писать, не смешивая эту проблематику с жизнью и делами России. Пьеса, роман на «международную» тему, как принято теперь у нас говорить,— такая пьеса, такой роман чужды Симонову, потому что это значит вывести интернационализм за рамки нашей действительности. И если Симонов пишет цикл стихов «Друзья и враги», он пишет стихи не на какую-то отдельную «международную» тему, а на тему жизни и взглядов двух разных лагерей современности, пишет с позиций русского, советского литератора. И пьеса «Русский вопрос» — пьеса вовсе не только о зарубежной действительности, дыхание Советской России в ней постоянно присутствует, определяя и судьбы, и характеры, и поступки людей. Да, события в Испании, кровное братство антифашистов, суровые годы Великой Отечественной войны — вот что стало для Симонова ведущей нитью времени, цветом эпохи, духовным критерием в судьбе человека, верстами биографий и вехами воспоминаний, единым знаком поколения, особым взаимопониманием людей всех континентов. Люди в произведениях Симонова живут не вообще разной своей жизнью, но живут или до войны, или после войны, или во время войны. Пока герои Симонова в штатском, как-то разбросаны еще их силы, нет еще ясной точки приложения всех их талантов и достоинств. Они много говорят, бесконечно выясняют отношения с любимыми, куда-то надолго уходят по своим неизвестным «мужским делам», что-то узнавая в наркоматах и военкоматах, чего-то ждут, все к чему-то вроде прислушиваются. Тишина мира так и не воцарилась еще прочно и привычно в их сердцах, поколение, возмужавшее после гражданской и накануне Отечественной войны, не успело привыкнуть к мирному бытию. Оно видело, как сгущались тучи фашизма, и всегда для них будет звучать трагическая музыка войны. До той минуты, как человек у Симонова может назваться военным,— мы, собственно, толком даже не знаем ничего о его профессии. Сергей Луконин педагог, строители Марков и Ваганов из пьесы «История одной любви», инженер Савельев из пьесы «Так и будет»,— но все это как-то расплывчато, туманно, не интересно ни самому автору, ни его героям. И все, что они говорят о своих штатских профессиях, общо, невыразительно, преходяще. Это все временно, случайно. А где-то, совсем в другой жизни, их основное призвание, их основное занятие, их постоянная цель — защищать Родину, бороться с фашизмом, быть воинами великой армии, отстаивающей мир и человечность. Немало времени пройдет в пьесе «История одной любви», пока Алексей Марков подойдет к телефону и услышит короткие слова боевого приказа: «В два тридцать…» — и ответит еще более коротким: «Есть». Но все это длинное время было словно подготовкой к главному; говорил ли Марков с женой, спорил ли с друзьями, получал ли назначение — он ждал, ждал вот этого звонка, не зная еще его содержания, но уже угадывая его смысл. Все, что говорил Марков, было словно шепотом до этой первой ясной, громко произнесенной фразы: «В два тридцать, с вещами». И после того, как сказано любимое слово симоновских героев — «есть», оканчивается подготовка, завершаются выяснения отношений, обрывается любая сумятица в душе, в жизни, начинается главное: человек собран, человек действует, человек работает, и его основная работа, по Симонову,— бить врага, спешить туда, где прорвался фашизм, защищать то, что завоевано кровью и жизнью совсем недавно, в гражданскую войну. Точно и решительно высказывает эту любимую мысль Симонова о назначении на земле человека — бить фашистов Сергей Луконин, по профессии преподаватель литературы: «Армия — для меня это все. Вся жизнь».