И еще, говоря о спорах русских с американцами там, за рубежом, Симонов устами Басаргина замечает: «Спор слишком часто переходил в полушутливое бахвальство русской баней, икрой, блинами и водкой…»
Все эти размышления Симонова и его героя о поведении, об образе мыслей, о спорах советских людей за границей, выглядящие сегодня так обычно и естественно, казались в те годы странными, антипатриотическими, идущими вразрез с начинающейся кампанией против так называемого низкопоклонства. Именно эти размышления и вызвали град нареканий на повесть Симонова, поставив ее, как тогда это бывало, безоговорочно и безапелляционно в ряд «идейно порочных», «неудачных», проникнутых неким «инстинктивным, слепым патриотизмом». Но на деле-то герой «Дыма отечества» Басаргин, прошедший войну, достойно представлявший свою Родину за рубежом, и есть настоящий патриот. Настоящий патриот, настоящий русский — Басаргин, потому что в крови у него уважение к чужим народам. Настоящий русский и патриот Басаргин потому, что, как и все советские люди, где бы он ни был, он всегда вспоминает рабочую юность, и «праздники и тризны», и мужество, мужество и еще раз мужество своей страны.
И когда в чужое, далекое окно виден белый купол Капитолия, два слова шепчет автор, лирический герой этой повести: «Дым отечества».
Об отечестве думает Басаргин повсюду и именно его авторитет защищает, когда говорит, что не радоваться достижениям других государств значит быть трусом и духовным лентяем. И показало время, что прав был не Григорий Фаддеевич, оппонент Басаргина по «Дыму отечества», считавший, что заграничная самописка унижает достоинство нашего человека. Прав был Басаргин, умевший видеть на Западе и хорошее и дурное, понимавший, что жизнь человека за рубежом — «это… гипербола одного человеческого одиночества среди миллионов других человеческих одиночеств». И если бы Басаргина, пишет Симонов, попросили ответить двумя словами на вопрос, что такое жизнь там, за границей, он бы не задумываясь сказал: «Миллион одиночеств». Так главное несчастье людей Запада прозревает в «Дыме отечества» герой Симонова — их душевную опустошенность, их трагическую разобщенность.
И сегодня нам особенно близок и понятен симоновский Басаргин, замечавший еще в 1947 году, что «безоговорочная похвальба всем своим и такое же безоговорочное осуждение всего чужого не были… свидетельством душевной силы, а, наоборот… казались… признаком слабости…» И особенно нелеп и смешон сегодня родственник Басаргина Григорий Фаддеевич, который только и знал одну пугающую фразу: «Да ты совсем обамериканился! Где же твой патриотизм?». Тем досаднее, обиднее, нелепее, что на какой-то момент и сам Симонов оказался в роли зашоренного Григория Фаддеевича, обратив эту фразу-жупел: «Да ты совсем обамериканился, где же твой патриотизм» ко многим своим друзьям и коллегам, никогда не перестававшим быть настоящими патриотами. Спор между Басаргиным и Григорием Фаддеевичем шел в самой жизни. Это был спор между интернационализмом и узким представлением о патриотизме как о холодной изолированности, как об отгороженности непроходимой китайской стеной от всего остального мира. Будущее было за Басаргиным.
Начало 50-х годов отмечено для Симонова важнейшим среди других его работ произведением, новым, собственно по существу первым его романом о фронтовых друзьях — «Товарищи по оружию» (1952). О чем бы ни писал Константин Симонов после войны — о газетчиках в «Добром имени», о журналистах ли в «Русском вопросе», о наших людях за границей в «Дыме отечества», о встречах советских людей с заокеанскими друзьями и врагами в цикле стихов «Друзья и враги»,— он все равно никогда и ни разу не выключался из фронтовых своих впечатлений, не разлучал своих героев с военными дорогами, с военной судьбой. И непременно кто-либо из персонажей в творчестве Симонова нет-нет да и скажет: «Как вы знаете, мы с ним всю войну прослужили в одной дивизии». И обязательно упомянет автор, что герой его воевал когда-то «добросовестно, рассматривая войну как тяжелую, но необходимую обязанность». О чем бы ни писал Симонов после войны, он все равно и всегда писал о войне. И, словно освободившись от всего его оковывавшего, от всего отвлекавшего, он целиком отдается этой излюбленной, глубоко личной, выстраданной своей теме в романе «Товарищи по оружию».
В этом романе — все обещания, все предвестия, все заявки. И преддверие к войне — первая военная операция на Халхин-Голе, где мы застаем героев этого произведения. Первая военная операция, в которую были втянуты советские люди. Здесь начинается большая трудная фронтовая дорога до Берлина многих из тех, с которыми мы еще будем встречаться на страницах более поздних романов Симонова — «Живые и мертвые» и «Солдатами не рождаются». Надолго вперед, удивительно емко и символично звучит название этого романа — «Товарищи по оружию». По существу, оно, это название, включает в себя и такое заглавие, как «Живые и мертвые», и такое, как «Солдатами не рождаются». Во всех этих книгах будут жить и действовать знакомые и незнакомые, живые и мертвые, военные и штатские, уже солдаты и пока еще не солдаты — товарищи по оружию. В заглавии «Товарищи по оружию» выражено нечто большее, чем название романа. Это начата самая ответственная, самая глубокая тема писателя, не предвоенная, не послевоенная, но именно военная его тема, это начат страстный, правдивый, пережитый, прочувствованный, кровыо вписанный в сердце и в намять рассказ о войне, чьи первые тяготы у Халхин Гола уже приняли на себя герои «Товарищей по оружию», а вместе с ними и Симонов. В романе этом завязывается большая и справедливая мысль, которая станет потом основой трудных фронтовых скитаний Синцова в «Живых и мертвых», мысль о том, что коллективизм наших людей, порожденный в мирное время, сделается особенно острым и драгоценным чувством в дни боев и смертей. Симонов пишет об одном из своих героев, что как только он встретил на дороге саперов, сел в кабину и повел колонну машин, собственная судьба казалась ему уже неразделимой с судьбой этой саперной роты. Это страстное, сильное, всепобеждающее чувство единой дороги, это удивительно типическое для наших людей стремление оказаться вместе, слить свою жизнь с другими жизнями, прислонить свою судьбу к другим человеческим судьбам, оставаясь самим собой, опереться на плечо товарища — очень точно подметил Симонов и показал, как острее, глубже раскрывается это чувство всеобщности в условиях войны.