Развивая найденное в повести «Дни и ночи», Симонов многое усовершенствовал и закрепил в романе «Товарищи по оружию». Новая книга Симонова открывала новые возможности военного романа, большой военной эпопеи. В романе «Товарищи по оружию» мы встречаемся с той же строгой, деловой интонацией, какая была и в повести «Дни и ночи», интонацией, исключающей всякое украшательство и необузданный полет вымысла. Спокойствие очеркиста соединяется в этом произведении с живым волнением очевидца. Обычно романы в том смысле слова, в котором существует это жанровое определение, не включали в себя подобных строго информационных строчек: «14 мая 1939 года небольшой отряд японской пехоты и кавалерии, действовавший под прикрытием самолетов, перешел монгольскую границу со стороны Маньчжурии и напал на монгольские пограничные заставы…» Симонов вводит в текст «Товарищей по оружию» и суховатую газетную речь, и прямые политические информации и документы того времени, и подробные хронологические перечисления реальных военных событий. Целые страницы звучат то как очерк о боях в Монголии, то как газетная передовая о задачах народа и государства, то как сводка о выигранных сражениях или понесенных потерях, то как военный рапорт о достоинствах и недостатках нового вида оружия. В «Товарищах по оружию» Симонов приступает к перемене самого типа военного романа, к ломке некоторых устоявшихся жанровых традиций. Здесь нет ни центральной любовной истории, ни писем, в которых легче раскрывались бы интимные стороны души человека, ни туго закрученного сюжета, вбирающего и себя судьбы, характеры, события. Есть сцены первых боев в монгольских степях, первого воинского испытания на духовную прочность наших людей, на прочность физическую нашего вооружения, наших танков. И читается все это не менее интересно, чем любой другой роман, где автор побоялся бы всех этих скучных и нехудожественных «проаизмов». Просто меняетея в этом случае самый смысл слова «интересно». У Симонова интересными становится батальные картины. За движением танка, который ведет на самураев капитан Климович, следишь с огромным душевным волнением. И все это потому, что ощущается в произведении правда, особая достоверность, страстное желание встревожить людей, не дать им забыться, успокоиться. Далеко не все удалось Симонову в этом романе. Он стоит в его творчестве несколько особняком, как переходный от очерковой констатации к художественному осмыслению. Перестройка старого типа романа о войнах будет гораздо более плодотворно продолжена Симоновым в «Живых и мертвых». Здесь же автор еще как-то не свободен, скован, узок в своих ваглядах и на причины событий и на внутренний мир людей. Боязнь отказаться от почти документальной точности иногда теснит Симонова, не дает ему выхода к живой художественной образности. Вероятно, именно поэтому так особенно дороги ее крупицы в «Товарищах по оружию». Вспомним хотя бы отличное описание брошенных при бегстве и отобранных у погибших японцев фотографий. «Из-под приоткрытого полога палатки слегка задувал ветер, и фотографии уныло и жестко шуршали, как жестяные цветы на кладбище». Но таких фраз, странно мало. В основном — текст книги суховат, напряжен и настойчиво информационен. К автору еще не пришла подлинная свобода в описании первого военного столкновения с фашизмом. И внутреннюю жизнь людей рисовал пока Симонов очень несложно, двумя-тремя штрихами, более передавая богатство послужного списка, чем богатство сердечное. Зачастую лишь приказом исчерпывались и инициатива, и воля, и талант героев «Товарищей по оружию».
Автору «Товарищей по оружию» еще предстояло пережить творческий, гражданский, нравственный поворот, лишь после которого он смог написать свои романы о трудных героических буднях войны. Этот поворот происходил не только в душе и в жизни Симонова. Он происходил в жизни, в биографиях и душах миллионов людей, в биографии самой страны. Он, этот поворот, назывался XX съездом Коммунистической партии Советского Союза.
ПРОШЛОЕ, УВИДЕННОЕ ВНОВЬ
Не просто и не сразу переходил Симонов к более глубокому постижению правды действительности, которая должна была прийти на страницы новых произведений. Нужна была строгая и серьезная духовная, нравственная работа, нужен был суровый самокритический подход к себе.
И эту внутреннюю, столь типическую и необходимую для каждого мыслящего человека духовную работу совершает в себе писатель Симонов, готовясь для новых больших трудов, для новых встреч с любящими его, верящими ему читателями. Много позже, в романе «Солдатами не рождаются», говоря о генерале Серпилине, Симонов писал, что уметь трезво оценивать хорошие и дурные свои поступки и мысли — свойство сильного и прямого характера. Смотреть в себя, видеть не только свои дела, но и определившие их психологические причины умел не только любимый герой писателя — Серпилин, но и сам Константин Михайлович Симонов. Когда спрашиваешь Симонова, зачем в эти годы, помимо естественной для него жажды кочевать по земле, он вдруг неожиданно и надолго уехал в Ташкент,— литератор отвечает коротко: «Хотел ближе узнать, изучить жизнь». Ответ хотя и принятый в обычной писательской практике, но, с нашей точки зрения, мало убедительный. Что же, разве нельзя изучать жизнь в Москве, где постоянно живет и работает Симонов, разве именно и только в Узбекистане должны были ему открыться глубины еще не познанной действительности? Думается, что нет. Не за изучением жизни двинулся Симонов в гостеприимную хлопковую республику, где не было как раз ничего по-настоящему существенного для его новых военных романов. Он уезжал из Москвы для того, чтобы вдалеке от каждодневной привычной сутолоки литературных лиц и литературных дел разобраться в самом себе. В это время и была написана пьеса «Четвертый». Два плана есть в этой драме 1961 года. Первый план — это конкретный сюжет, это связь ее с породившим и замысел и тему западным материалом. Первый план — это история о том, как сегодня на буржуазном Западе вдруг вспомнил всю свою жизнь мирный и довольный обыватель, и содрогнулся, и проклял филистерское свое благополучие. Первый план — это история о том, как приходят к человеку, на секунду закрывшему глаза, погибшие его друзья, как трое умерших приходят к четвертому, живому, и спрашивают, где он свернул, когда отошел от общих их идеалов и почему они, мертвые,— живы в народной памяти, а он, живой,— давно уже умер и для себя и для настоящих людей. Первый план — это рассказ о том, как западный образ жизни духовно убивает людей, как незаметно и легко соскальзывают слабые на путь полупреступлений, полупредательств, полупоступков, получеловечности, полупомощи. Первый план пьесы «Четвертый» — это нравственный крах тех хороших американских парней, которые когда-то сражались рядом с русскими против фашизма, а сегодня забыли славные боевые традиции, и мертвых друзей, и святое волнение, когда слышишь слова «рот фронт», и Испанию забыли, и все забыли, кроме денег, покоя и обеспеченного будущего. Первый план драмы «Четвертый» — это история о том, как бы чувствовал себя сегодня герой «Русского вопроса» Гарри Смит, напиши он все же клеветническую книгу о России и приди к нему погибший его друг Боб Морфи и спроси его прямо в глаза: «А помнишь войну, а помнишь мертвых? А что ты ответишь детям?»