В Ташкенте начал Константин Симонов работать над своим главным романом — романом «Живые и мертвые» (1959). Роман этот из эпохи Великой Отечественной войны широко популярен, прочитан миллионами людей, он пришел в их жизнь и с экрана кинематографа («Живые и мертвые» двухсерийный фильм, поставленный А. Столпером) . В общем, можно сказать, что он заслужил всенародную известность. За что, за какие достоинства любят люди роман «Живые и мертвые» К. Симонова?
Однажды на страницах некоторых наших журналов началась теоретическая полемика: каким, мол, должен быть сегодня роман — по-прежнему ли романом характеров, судеб, человеческих жизней и биографий или же, напротив, романом событий, где нет ясного сюжета, точного героя, а есть история и сопровождающие ее люди. В пример приводился роман «Живые и мертвые». Принял участие в споре и сам автор, сказав о конце так называемого семейного романа, романа человеческих судеб, и о том, что наступает пора нового типа романа — романа событий. Вряд ли стоит сейчас снова вникать во все перипетии этой литературной дискуссии, тем более что по прошествии времени особенно видна теоретическая односторонность ее участников. Может ли быть роман без человеческой судьбы, какими бы масштабами ни потрясала нас в эти минуты история? Нет, понятно. Но не может жить вечно, не видоизменяясь, и тот самый старый добрый роман, где все имеет конец и начало, где все так или иначе объясняется, завершается, прослеживается и развязывается.
Говоря о «Живых и мертвых» Симонова, хочется говорить вовсе не о том, кто из двоих здесь герой — газетчик Синцов или те события, которые его окружают, которые живут и существуют в книге и без него. Говоря о «Живых и мертвых», хочется в первую очередь говорить о главном и самом драматическом ее герое — о Великой Отечественной войне. Естественно, она, эта война, раскрыта через судьбы и характеры людей, через ряд больших и малых исторических и частных событий. И все же война в этом романе Симонова не только Синцов, Серпилин, Маша, Люсин, Баранов, не только стрельба, взрывы, смерти, землянки, госпитали, переправы, бомбежки. Война здесь есть еще и сама по себе, как отдельное, особое и главное действующее лицо повествования, как некий самодовлеющий, со своим личным характером, норовом, со своей судьбой, жизненный, литературный герой. Войну в «Живых и мертвых» видят, слышат, чувствуют, осязают. У нее можно спрашивать, в ней учиться, переделываться, становиться лучше или окончательно духовно опускаться, терять себя и свое доброе имя. С войной можно вступать в различные отношения, благородные или унизительные, невыносимые или терпимые, рабочие или болтливые, трусливые или мужественные.
Это особое, диалектическое ощущение войны, ощущение ее как чего-то живого и самостоятельного, сразу же поражает нас в романе Симонова, придает ему неповторимое, ни с чем не сравнимое своеобразие.
Война в «Живых и мертвых» — это дом людей, это их быт, это их ненависть, их печаль, это их трагедия, это их работа, их особые фронтовые радости, их занятия, их единственная мысль, их жизнь, их страдания и, когда победы — их счастье. Война — это и живые и мертвые в романе Симонова, это далекая дорога живых и последний привал мертвых. «Он сам был — война, и пока продолжалась война, кроме войны и ее прямых интересов… в душе его не оставалось ничего и никого». «Он вспоминал перед смертью только войну!.. Он перед смертью думал только об одном — о войне». «Просто капитан в тот день глядел на войну другими глазами, чем Синцов». И ничто не отвлекает в этой книге людей от войны. Казалось бы, именно Симонов, в начале 1941 года выпустивший любовный лирический цикл стихов «С тобой и для тебя», давший в повести 1943 года «Дни и ночи» большую любовь своему капитану Сабурову, казалось бы, именно Симонов должен был рассказать в «Живых и мертвых» и о личных переживаниях своих героев. Но нет, ничего этого мы не найдем в романе. И не случайно уже в одной из первых сцен книги, в сцене смерти летчика Козырева, писатель сознательно, нарочно, настойчиво говорит о второстепенной для своих действующих лиц вневоенной жизни, мирных воспоминаний и личных интимных чувств. Умирающий летчик, горячо и искренне любивший жену, «в свой смертный час,— пишет Симонов,— не думал и не вспоминал о ней…». Это важная, существенная для всего эмоционального строя романа фраза. Эмоции здесь одного-единственного качества — печальные или радостные, но эмоции войны. И писем от жен и любимых не читают в этом романе, без чего нет, не мыслится ни одно произведение о фронтовых годах. И подарки из тыла, о которых упоминается в «Живых и мертвых», как-то нарочито не связаны ни с какой лирической темой — они, эти подарки, вообще от народа, от страны, от тыла. И история Синцова и Маши написана здесь так бегло, жестко и холодно, что начинаешь думать, будто есть и еще что-то, помимо обычной для него публицистической суховатости, что мешает Симонову вольно и любовно писать о любви. И о дочери, оставшейся с бабушкой в Гродно в первые же дни войны, вспоминает Синцов так мимолетно, так нетипичен он, неестествен и неорганичен в своих отцовских переживаниях, что и в этом случае ощущаешь не один только просчет художника, но и какую-то сознательную его волю.