И поэтому правда о трагическом 1941 годе не выглядит в этом романе мрачной, безысходной правдой. В ней постоянно чувствуются широкие голубые просветы будущего, просветы победного неба над победной нашей землей. Большой силы достигает писатель в передаче дней 1941 года, изображая, как метались в поисках своих частей командиры, как не успевали уйти от гибели мирные люди, как фашисты нагло расстреливали наши, не прикрытые истребителями бомбардировщики, как бесцельно, еще не в боях, погибали молодые и сильные, всю жизнь готовившиеся к отпору фашизму и не успевшие даже сделать по нему своего первого выстрела. Тема неразберихи, беспорядка, странной растерянности происходящего на русской земле начинает звучать в романе сразу же, с его первых страниц. У начала своих фронтовых странствий, недалеко от Москвы, Синцов, герой романа «Живые и мертвые», встречает сошедшего с ума красноармейца. «Бегите! — закричал он тонким, взвизгивающим, сумасшедшим голосом, закричал так, что все крутом услышали этот нечеловеческий вопль.— Спасайтесь! фашисты нас окружили». Но нет еще здесь фашистов и нет окружения — есть образная деталь, говорящая о панике первых дней, о сводящей с ума обиде за поспешно бросаемые города и деревни. Часть этой правды знал Симонов еще в 1941 году, когда писал в известном своем стихотворении «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…» о страданиях и муках людей.
Часть этой правды знал Симонов, когда записывал в своих военных дневниках: «С востока на запад шли гражданские парни, они искали свои призывные пункты, парни, не хотевшие, чтобы их сочли дезертирами, не знающие, не понимавшие, куда они идут. Их вели вперед чувство долга… и неверие в то, что немцы могут быть здесь, близко…» [16]. Всю эту правду вложил он в роман конца 50-х годов «Живые и мертвые», где разрозненные, случайные, еще не до конца осмысленные наблюдения корреспондента «Красной звезды» Симонова были отданы его герою — журналисту-солдату Синцову, а значит, самому народу, самой армии. И уже в романе «Живые и мертвые» снова в избе под Борисовом будет захлебываться отчаянный девичий крик и, готовый к смерти, весь в белом, будет сидеть старик на лавке. В этом романе снова пойдут «по обочинам шоссе молодые парни в гражданском… спешившие добраться до своих заранее назначенных призывных пунктов…», парни, которых «вели вперед вера и долг»; которые «не верили, что немцы могут оказаться рядом раньше, тем они успеют надеть обмундирование и взять в руки оружие...»