Почему так органична писателю Симонову героика и почему в то же время никогда не становится она у него ни в стихах, ни в прозе шумной, помпезной, красивой, назойливой, фанфарной? Героическое — это не привнесенная в литературу тема, интонация, не описание исключительно одних только подвигов или батальных сцен. Именно потому так картонно подчас выглядит героика в наших пьесах, фильмах, романах, что ее понимают как отдельную тему, как определенный сюжетный кусок, как ограниченный страницами или кадрами рассказ о таком-то героическом событии. Для Симонова героическое — каждодневное, реальное, это сами характеры его людей, это сама их жизнь, это сами их мысли, это невозможность поступить иначе, это особое, обостренное чувство воинского и гражданского долга. Поэтика героического у Симонова не поэтика исключительного, но понимание подвига, мужества, стойкости как продолжения основ мирной жизни, как обнаружения обычных свойств данных характеров, как раскрытия типического мира людей, посвятивших себя борьбе с фашизмом. Быть может, больше всех других литературных героев любили фронтовики военфельдшера Глобу из пьесы Симонова «Русские люди», ставившейся в годы войны во всех театрах тыла и фронта. В сотнях солдатских писем говорится о нем как о близком друге, за которого бойцы идут сражаться, мстить и умирать. Почему именно за Глобу шли мстить и умирать солдаты Великой Отечественной войны? Потому, что героическое начало этого характера выявилось не в шумной исключительности, но в обычной фронтовой будничности, где смерть во имя Родины, подвиг во имя народа — цена прожитой жизни, итог передуманных мыслей, результат стройного миросозерцания, но не быстрая вспышка эмоций, не случайный взлет экзальтации. И генерал Серпилин и журналист Синцов тоже вовсе не исключительные героические натуры, призванные для свершения сверхчеловеческих поступков. В том-то и обаяние их характеров, что героическое раскрывается в них не через два-три военных эпизода, но через всю предыдущую их жизнь, через строй их мыслей, через логику их душевной работы.
Неприятие фашизма — это уже и есть залог героического, общность людей в произведениях Симонова, общность и их врага. И поэтому так вдруг неожиданно становится Серпилин похож на Синцова или Климович на Артемьева. Сходство не внешнее, но духовное, лежит не только в общности конкретной военной судьбы, но и в общности хода их жизни, хода их мыслей, в единстве определенной ими, самой черной и главной опасности на земле — опасности фашизма. Именно такое родство людей, выбранных Симоновым для своих произведений, делает их братьями, людьми одного поколения независимо от возрастов, людьми одной эпохи, одного душевного склада при самых различных чертах индивидуальных характеров. Серпилин и Синцов, чьи жизни двигались до встречи по абсолютно несхожим колеям, не имевшие до этой фронтовой близости никаких точек соприкосновения, сразу же понимают друг друга. Синцов, трудный, замкнутый человек, весь как-то раскрывается навстречу Серпилину; мало зная его, он уже понимает, что может на него положиться, может ему довериться. И Серпилин тянется к Синцову, запоминает его, думает о нем. В романах Симонова меняется самое понятие «знакомые люди». Это понятие остается где-то там, в мире условностей, в мире, для Симонова даже в чем-то и мещанском. В его произведениях знакомые и незнакомые — это не те, что кланяются при встрече или еще не представлены друг другу. Здесь другие грани знакомства, здесь знакомство духовное, вдруг возникающее, без всяких предварений и представлений. Кончилась война. Вот уже больше двадцати лет, как на нашей земле не стреляют. Но книги Симонова о войне удивительно современны, и речь сейчас не о теме, не о том, что рассказ о подвигах и жертвах народа всегда будет современен, всегда будет читаться с огромным волнением. Речь об особой симоновской современности, об особом накале читательского интереса в связи с его последними романами. Современность этих романов, не исчезающая с движением времени, современность, состоящая не в совпадении с днем и часом, но в совпадении с жизнью, духом, идеями, любовью и ненавистью целого века,— эта современность творчества Симонова сегодня особенно жива и очевидна.