И еще одна, важная тема встает в романе «Живые в мертвые» в связи с фашистским нашествием. Это раздумья людей о том, почему так драматично сложилось начало войны. Иногда говорят и пишут, что, мол, с позиций исторической правды Симонов не мог дать людям сорок первого года этих мыслей, раздумий. Да, это было бы так, если бы роман «Живые и мертвые» писался в 1941 году, тогда действительно Симонов был бы далек от жизни, опиши он тяжкие думы Серпилина. Но сегодня, отойдя от событий, описываемых в романе, автор не может не вспомнить, не осмыслить духовным своим зрением — тем «обратным зрением», о котором он писал в одном из своих стихотворений — всего того, что случилось в те годы.
Сегодня Симонов в своем романе словно заставляет оживать некогда молчавшие мысли людей, заставляет двигаться некогда неподвижные их наблюдения, заставляет связываться воедино разрозненные их впечатления. Размышления Синцова и Серпилина — это словно оживший сегодня второй план жизни, тогда еще не известный самим этим людях, еще только зарождавшийся в их сознании.
Мысль о трудных противоречиях в самой нашей действительности витает и в атмосфере тех страниц романа, где автор говорит о панике первых дней войны, о несчастных беженцах, о гибнущих одиноких самолетах, о бесполезно пролитой крови наших людей. Тема эта обретает существенный смысл, когда молоденький лейтенант, не веря ни одному слову Синцова, собирается сдать его для проверки в особый отдел. И стыдно не только Синцову за этого молодого человека, так привыкшего куда-то сдавать людей, не верить им, арестовывать и обвинять, стыдно и бойцам, подчиненным этому старшему лейтенанту, стыдно за его душевный цинизм.
И Серпилин сам себе задает первые тревожные вопросы о том, как и кто мог обмануть такого человека, как Сталин, в июне 1941 года, и о том, как «могло случиться то, что случилось с армией в тридцать седьмом и тридцать восьмом годах. Кому это было нужно? И как мог Сталин допустить до этого?» Да и в самой судьбе Серпилина, в судьбе истинного патриота, потерявшего четыре года жизни в тюрьме, тоже были заложены все начала и все концы будущего трагического прозрения. И как итог всех этих тревожных предзнаменований звучит горькая фраза Синцова, рассказу которого о том, как он потерял документы, будучи тяжело раненным, не верят: «Что дороже: человек или бумага?»
Тема доверия, тема справедливости встает со страниц этого романа как светлая, мажорная тема жизни. В самые страшные дни боев не уходит из сознания людей, из сознания Синцова эта мысль «о доверии и справедливости, даже и в такие дни жила она где-то в уголке души, и не только жила, но и помогала воевать, так как он воевал». И поверившие ему люди — генерал Серпилин, командир народного ополчения Малинин, товарищи его солдаты, комиссар Шмаков — это не просто хорошие люди, а не поверившие — люди плохие. Грань между ними иная: одни — это, как лейтенант Крутиков, люди прошлого, другие — люди будущего.
Но не только эта грань разделяет героев «Живых и мертвых». Есть и еще одна их разделяющая, и уже бесповоротно, грань — черта между живыми и мертвыми. В книге о войне не может не быть смертей, в книге о войне не может не быть гибели. Но бывает, что в книгах о войне нет философии смерти, нет ее осмысления, нет раздумий об этом трагическом акте жизни. А без раздумий о смерти — в искусстве не интересна, не существенна, эмпиричиа и сама смерть. И конечно же величие Толстого в «Войне и мире» состояло еще и в том, что, говоря о рождении, он так же глубоко и философски говорил о смерти. И смерть Андрея Болконского не просто физическая смерть от раны, но размышления человека на грани миров, постижение своего «я» и смысла своего на земле.
Редко думают обо всем этом наши писатели, говорящие о войне и обходящиеся со смертью подчас утилитарно-сюжетно, неосмысленно, не плодотворно для жизни тех, кто остается в живых. И именно поэтому еще интересен роман «Живые и мертвые», что смерть в нем не частность, но глубокое обобщение честно или нечестно прожитой жизни. Мертвые — это тоже герои романа, они не уходят, не исчезают в небытии. Они идут рядом с живыми, они спрашивают у них ответа за сделанное, они судят виновных, они не прощают компромиссов. Так было в пьесе «Четвертый», так идут в ногу с живыми мертвые их товарищи в «Живых и мертвых». Их незримое присутствие физически ощущают живые на фронте,— так однажды ощутил Серпилин за своей спиной толпу мертвых, требующих от него силы и выдержки. И умереть — это тоже дело, это тоже умение, это тоже подвиг, красота или безобразие. И почти каждая смерть в «Живых и мертвых» значительна, единственна, неповторима, как и сама человеческая индивидуальность. О человеческих смертях на войне Симонов слагает взволнованные, поэтические новеллы, остающиеся в дар живым как духовное завещание, как призыв к мести, как вечная сердечная боль, как ответственность за чьи-то прекрасные, недожитые, оборванные жизни.