В магазинном механизме нагановской винтовки много неудачных конструкторских решений. Так, защелка крышки магазина помещалась на спусковой скобе, что могло привести к случайному открыванию магазина и выпаданию патронов. Подающий механизм при разборке также распадался на отдельные части, которые легко можно было утерять. Более сложный магазинный и спусковой механизм, несовершенный затвор и сложная по конфигурации ствольная коробка делали винтовку Нагана менее технологичной и, следовательно, более дорогой в производстве, нежели винтовка Мосина.
Но, несмотря на очевидное, военный министр с присными больше считались с мнением иностранца, нежели своего изобретателя. Сергею Ивановичу не раз приходила в голову мысль, что он далеко не первый в ряду тех, чьи изобретения не нашли признания в Отечестве. Взять хотя бы его однокашника Александра Лодыгина, о мытарствах которого он был наслышан, или того же Павла Яблочкова, изобретателя электрической лампочки. А братья Черепановы, а Ползунов, а Кулибин? Сколько их было на Руси, подвижников и страдальцев за дело процветания Отчизны? И почему в высших правящих сферах так настойчиво поддерживается недостойная теорийка относительно того, что русские ученые и изобретатели только повторяют, заимствуют европейские открытия? Ретрограды и русофобы неправы, и тому подтверждение — его, Мосина, пример. В свое время именно русское изобретение стремилась купить фирма «Рихтер», нынче же, еще до того, как закончились испытания, удочку стали забрасывать американцы, пронюхавшие о новой русской винтовке. 6 апреля Генри Аллен прислал Сергею Ивановичу письмо, в котором сообщал:
«Вам, без сомнения, известно, что наше правительство занято в настоящее время выбором оружия. Если бы вы могли, сообразуясь с отношениями к вашему правительству и с его согласия, послать в Америку образец вашего ружья, то это могло бы оказаться очень выгодно обоим: вам и вашему правительству. Если на ваше ружье до сих пор не взято еще привилегии в Соединенных Штатах, то, естественно, прежде всего это нужно сделать, чтобы оградить ваши интересы. Я, конечно, делаю вышеупомянутое предложение, не зная, насколько вы свободны, чтобы предоставить ваше изобретение дружественному государству. Я беру на себя ответственность за все могущие быть расходы. Я не буду ничего предпринимать без полного согласия вашего правительства…»
Тароватый коммивояжер давал солидные гарантии, но американцы не знали С. И. Мосина. Он был истинно русским патриотом, и этим сказано все.
Но кто же все-таки первым поставил вопрос о заимствованиях Мосина у Нагана? Оказывается, бельгиец еще 8 марта 1891 года имел конфиденциальный разговор с Крыжановским и при этом проявил весьма подозрительную осведомленность, заранее подготовив целый список деталей и целых механизмов, на которые требовал привилегий на тот случай, «если в нашем (подчеркнуто мной. — Г. Ч.) будущем трехлинейном ружье будут выполнены эти части или их сочетания». А от Крыжановского ниточка тянется к Ванновскому, и становится понятным, почему они так старательно топили Мосина. Видно, Наган не был уже уверен, что его винтовка победит в конкурсе, и готовил, рыхлил почву для получения вознаграждения, предусмотренного контрактом. Вольно или невольно, но бельгийцу большую помощь оказала комиссия для выработки малокалиберного ружья. Вместо того, чтобы принять сторону своего изобретателя, комиссия стала обсуждать навязанный ей министром вопрос о том, «в какой мере основательны или неверны претензии, заявленные Наганом?» Отвергнув ряд претензий, комиссия все же решила, что Мосин заимствовал у бельгийца подаватель патронов, помещение подавателя патронов на дверце магазина и открытие дверцы магазина вниз, а также способ наполнения магазина опусканием патронов из пачки пальцем и, следовательно, пазы в ствольной коробке. Сам генерал Чагин и члены его комиссии не брали под сомнение оригинальность мосинской винтовки, но их мнение по поводу заимствований сыграло на руку Ванновскому и подготовило появление печально знаменитой резолюции от 30 марта. Надуманная щепетильность комиссии оказала скверную услугу и русской технике, и самому Мосину.
Ровно через месяц после утверждения образца Сергей Иванович подал обширную докладную записку инспектору оружейных заводов. В ней он перечислил «все, сделанное в устройстве ружья образца девяносто первого года»,и просил заключения артиллерийского комитета, которое «могло бы послужить основанием для ограждения прав конструктора путем привилегий». Мосин со свойственной ему четкостью и краткостью писал:
«Бесспорно принадлежит мне право привилегии на следующие части: скомбинирование всего запирающего механизма, то есть устройство его в том виде, в котором он мною предложен и через это имеет характерное свое отличие — отсутствие винтов и возможность сборки и разборки без отвертки, что случилось вследствие особого устройства боевой личинки, затвора, экстрактора, ударника и замочной трубки; отсечка, ее устройство и назначение, предложенная мною на пять с половиной месяцев раньше иностранца Нагана; запорка магазинной крышки».
Однако Сергей Иванович, незнакомый с подробностями письма Нагана к Крыжановскому, не знал, что вконец обнаглевший фабрикант, предъявил свои права даже на отсечку-отражатель. Нахальство бельгийца действительно не имело границ, ведь ему еще в марте 1890 года давали под расписку важные винтовочные детали, и он обязался все детали сохранить втайне и вернуть их в Россию. Но Нагану тогда всего казалось мало, ибо в мае того же года он просил через полковника Чичагова выслать ему «в виде любезности» части прибора на его винтовку.
А в сентябре 1890 года бельгиец, пытаясь ввести в заблуждение русское военное ведомство относительно действительного срока поставки опытных винтовок и выдавая желаемое за действительное, писал министру Ванновскому, что выделка их подходит к концу. Открытые притязания Нагана на дальнейшее изготовление уже штатных винтовок, весьма доверительные отношения с русским военным министром оказали существенное влияние на окончательное решение Ванновского исключить имя Мосина из названия нового оружия. Готовя приказ по военному ведомству о состоявшемся утверждении образца «новой пачечной винтовки и патрона к ней», он увидел в первоначальном тексте фразу: «образец, предложенный гвардейской артиллерии капитаном Мосиным». Рассерженный такой вольностью подчиненных, министр вычеркнул эту фразу, написав на полях приказ для писаря: «Исправить!» Как эти действия Ванновского расходятся с теми обещаниями всячески помогать Мосину и даже молиться за него «московским угодникам», которые он давал во время посещения оружейного завода!
Сергей Иванович, твердо решивший отстаивать свои права, в докладной записке пункт за пунктом разбивал домыслы и малообоснованные претензии Нагана. К примеру, комиссия по перевооружению поддержала утверждения Нагана, будто ему принадлежит устройство подавателя на дверце магазина и открывание дверцы вниз. Сергей Иванович убедительно доказывает, что подаватель его собственной конструкции оригинален, ибо отличается от бельгийского тем, что устройство верхней платформы путем комбинирования подавателя с дверцей, дает возможность отнимать весь подающий механизм от магазинной коробки. Однако комиссия, принимая во внимание только то обстоятельство, что идею первым применил Наган, и не обращая внимание на ее дальнейшую интерпретацию Мосиным, поддержала притязания Нагана.
Один пункт нагановского письма был просто смешон. Бельгиец обвинял русского изобретателя в том, что он заимствовал у него способ наполнения магазина путем выталкивания патронов из пачки при помощи пальца. Мосину в пору было брать привилегию на использование большого пальца, оставив Нагану указательный. Но Сергею Ивановичу было не до шуток, так как Наган утверждал, что коль он родил идею относительно использования пальца для наполнения магазина, то ему же принадлежит и устройство пазов в ствольной коробке. Это было форменным бесстыдством, потому что идея патронной пачки и пазов для нее родилась задолго до господина Нагана и хорошо была известна оружейникам всех стран.