— Ничего подобного! Мы создаем закон, который поможет всем получить равные права.
— У нас уже есть права. Комитет создан только потому, что они вас не устраивают.
— Эй! Я защищаю ваши интересы. Вы что не хотите иметь паспорт, свой дом и свободно передвигаться по миру?
— Это вегда был мой дом, и только люди в комитете считают иначе. Да и зачем мне паспорт, если я и так могу спокойно передвигаться, только люди с оружием по приказу комитета мне и мешают.
— Это вынужденная мера. Временная. Пока не будет общего законодательства и судебно-испольнительной практики.
— Меня устраивают наши законы.
— Поэтому ты их нарушаешь? Я принадлежу другому вампиру!
— А я его что-то тут не вижу. Чтобы пятое правило действовало, у тебя должна быть татуировка, хоть что-то от хозяина.
— Сам же говорил, клеймо.
Николас задумчиво усмехнулся, но добавил:
— Он может быть мертв.
— О! Лучше заткнись! — не найдя больше цензурных слов для собеседника, я с остервенением сушила голову полотенцем, чтобы скорее завернуться в него.
— Это ты сделала венок для Адонсии? — прозвучало примирительно.
— Это ты научил ее читать? — Только так он мог узнать мое имя, они были друзьями. Или он симпатизировал ей.
По его взгляду я поняла, что чтение детям было запрещено под серьезным предлогом.
— Я никому не скажу, расслабься. Но мне интересно, зачем учить, если хочешь съесть?
— Мы не едим детей. Но…
— Но?
— Южноамериканский дом самый многочисленный и сплоченный среди вампирских сообществ, во многом благодаря нашему Владыке. И Мария какое-то время поставляла провинившихся вампиров для лаборатории, где по словам Энгуса велись поиски лекарства от вампиризма. Но после того, как нас загнали в резервации, мы уже не могли свободно перемещаться между континентами, не попадая на радары. И нам пришлось отправлять обращенных детей. Среди своих Энгус никогда не выбирал, а среди наших, пожалуйста. Комитет никогда не стал бы искать пропавших латиноамериканцев? Одним больше, одним меньше. Найти перевозчика оказалось проще всего. Приемная семья забирала из Сантьяго ребенка, уже зараженного в-телами, но не испившего крови. В пути на корабле они служили для него пищей, а в порту его встречали помощники Энгуса.
— Вы понимаете какой ужас испытали эти дети? И как на счет нарушения законов Гару?
— Мы отправляли только достигших возраста обращения, и они получали тщательный инструктаж и даже больше.
— А как насчет выбора? Его они тоже получали? Не говоря о том, что вы нарушили мораторий.
— Я не могу обсуждать с тобой этические вопросы нашего мира. Пусть этим занимается комитет.
— Я и есть представитель Комитета!
— Сейчас давай лучше обработаем твои раны.
Было видно, что он не одобряет действий своего тимарха, но не станет обсуждать это со мной. Николас достал тюбик, и придвинувшись ко мне, нанес пару капель прохладного крема на мои запястья. Оставив каплю на шее, он присел, и его лицо оказалось напротив моего бедра чуть ниже полотенца.
Втерев мазь, он остановился на следе от Жана и приложил к нему ладонь.
Я поежилась и прикрылась рукой, пытаясь сохранить хоть каплю гордости.
— Зачем подписывать свой ужин, когда все порции одинаковые…?
Мужская рука скользнула между сжатых под полотенцем худых ног. Преодолев вспышку сопротивления и прижав к дереву колотящую его слабенькую ручку, он просунул палец между сведенных до боли ляшек. Всем телом нависнув и придавив сильнее к древесному стволу трепыхавшееся мокрое тело, Николас большим пальцем прогладил вход в дрожащую от страха и холода промежность и нежно скользнул внутрь на одну фалангу. Тело инстинктивно дернулось, отчего оказалось еще сильнее прижато к коре.
— …если только это особенное блюдо.
Аккуратно нащупав то, что искал, он вытащил руку из-под полотенца, и отпустил свою жертву, за что получил звонкий шлепок по морде.
Облизнув палец, он внимательно посмотрел исподлобья и произнес:
— Я сохраню твой секрет, если ты сохранишь секрет Адонсии.
— Эта сделка включает какую-нибудь одежду для меня? — гневно рявкнула я, до боли завязывая на груди полотенце.
Он провел пальцем с мазью из тюбика по последнему шраму, невзирая на полученную по руке затрещину, и кинул мне просторное хопковое платье с поясом на спине.
Ткань, казалось, раньше была голубой, но давно выцвела и застиралась.
Пока я одевалась, он опустошил маленькое ведерко и помыл его остатками теплой воды. Вновь заперев меня в камере, Николас, наконец, ушел и я беспокойно проспала остаток ночи и утро.