— Простите, ваша милость. — Еще больше ссутулился старик. — Просто… На сердце у меня как-то… Я ведь вас еще вот таким… На коленях…
— Я не договорил, Гораций. — Промороженное серебро в голосе молодого человека обернулось ледяной сталью. — Лошадей заменить. Вино не трогать. Пусть его. Тем, кто собирал обоз, и конюшему по три удара кнутом. Тебе два. Велел бы выдать пять, как зачинщику, но боюсь, ты слишком стар и столько не выдержишь. И еще… Я понимаю, зачем ты это сделал. Я ценю твои способности, твой ум и твою заботу. Но, запомни, мы не в отцовском замке. У меня сейчас земли больше чем у моего отца. Богатой, девственной земли. И еще больше долгов. У нас нет двух сотен дружины, дюжины шерифов, и девяти егерей, семи деревень, маслобоен, мельниц и кузней. У нас нет подвала с сундуком золотых монет и ларем черного перца. Мы можем рассчитывать только на себя и то, что сможем купить в Ислеве. Купить за то золото, которое сможем добыть из этой земли. Отнять у нее или вымолить. Ни больше ни меньше. Ты прав, Гораций. Мы в приграничье. До Верескового Всхолмья, вотчины лесных, горных, болотных и боги еще ведают каких варварских племен, меньше седмицы пути. Случись беда, у нас даже нет соседей, что могут или захотят прийти нам на помощь, а от замка до Вала и его крепостей, сиречь императорских легионов, две недели конному, и то если скакать день и ночь не жалея лошадей. И если мы хотим здесь остаться, оседлать и покорить эту бесову землю, сделать ее нашим домом, тебе придется забыть о своей ромейской хитрости и упрямстве. Ты считаешь, что нам следует дождаться инспекцию официума. Я считаю, что у нас нет на это времени. Я господин. Ты слуга. Если ты чем-то недоволен, или сомневаешься — говори сразу. Я тебя выслушаю. И решу, как поступить. Сам. Один. Потому как это мои владения. Моя земля. Мой замок. И только я несу ответственность за то, что здесь происходит. И отдаю приказы. Не пытайся больше оспаривать мои решения. В моем замке может быть только один владетель, Гораций.
— Конечно, ваша милость. — Когда-то волевое и суровое, а теперь оплывшее и обрюзгшее лицо ключника сморщилось, будто неделю лежавшая на солнце слива. Испустив полный печали вздох, старик обреченно махнул рукой и снова склонился в поклоне. — Простите меня, господин. Я все понял. Хорошо понял.
— Вот и отлично. Надеюсь, на тебя внезапно не нападет старческая немочь и ты не забудешь, что я только что сказал?
— Нет, ваша милость… — Надтреснутый голос старого слуги был полон гордости и усталого смирения. — Вы же знаете, я очень редко что-то забываю.
— Вот и хорошо. Ступай. — Как можно небрежней махнул рукой, чувствующий как покрывается трещинами его раздутый изнутри прилившей кровью череп, Август.
Проследив за медленно ковыляющим прочь старым слугой, молодой человек несколько раз моргнул и подавив нестерпимое желание сесть прямо на землю и укрыть голову от режущего глаза солнца сжал зубы. Проклятая боль. Он все же не сдержался. Два удара тяжелой плетью… не многовато ли? Гораций ведь действительно уже очень и очень немолод. А таких, как эта хитрая гаргулья все-таки стоит беречь. Пусть древний как сама империя, ни с того ни с сего вызвавшийся поехать с ним в этот дикий край, Гораций за последнее время изрядно сдал, стал капризен и своеволен и все чаще, позволяет себе «забывать» приказы или организовывать подобные сегодняшнему «досадные промахи», но, во-первых, во-первых делает он это только из добрых побуждений, а во-вторых, порядку в замке с ним все же намного больше, чем без него. Слуги почти не воруют, обед подают вовремя, каменщики возводят стены и башни, чуть ли не быстрее чем успевает остыть новая порция вышедшего из расположенных прямо на берегу реки, печей, кирпича, в кладовых идеальный порядок и даже дружинники не слишком часто затаскивает какую-нибудь кухарку на конюшни. Но, что сказано, то сказано. Владыка не должен слишком часто отступать от своих слов. Даже если очень хочет… Или все же отменить наказание? Пожалуй стоит. Но позже. Главное не позабыть…
— Хорошо сказано господин. Но он все равно обиделся. Он ведь боится. За вас боится. — Решился подать голос, задумчиво теребящий бороду Гаррис. — Вот и пытается вас защитить. Как может.
«Удивительно. Вы ведь друг друга терпеть не можете. Сморчок и дуболом. Иначе друг друга и не называете. Никогда друг с другом не соглашаетесь. А здесь на одной стороне.»