Не только сам Севастьян тайно подкармливается, но и соседей не забывает — каталу, то бишь шулера, липача да щипача. У них учебные точки рядом. Так что и им перепадает.
Сегодня загрузила Настя сейф, заперла, тут и Севастьян с учеником. Прошел мимо, вроде как и не знакомы они. Потом вдруг обернулся:
— Штой ты, девонька, нынче смурная?
Вздохнула Настя тяжело, не ответив.
Севастьян новому ученику коротко: брысь! Мол, у меня есть дела куда более важные, чем бездарей обучать.
Прикинула Настя: можно ли Севастьяну тайну свою доверить? Можно, конечно, не доверять. Можно действовать по своему разумению. И наломать дров. И тогда подомнет страну Ежов Николай Иванович со товарищи. И что будет толку от сохраненного секрета? Если же рассказать, то, может быть, он и подскажет что-нибудь дельное. А вынести секрет из этих стен Севастьяну не выгорит. Ему отсюда никогда не вырваться. Да и незачем ему такие секреты никому выбалтывать. Потому решила: доверить можно.
— Севастьян Иванович, тех, у кого холодные головы и чистые ручки, вы, насколько понимаю, любите, но не очень.
Хрустнул Севастьян огурцом, подтвердил:
— Люблю, но не очень.
— Поможете клубочек раскатать?
— Почему бы и не помочь.
Развернула Настя схему спецучастка Куйбышевского управления НКВД:
— Дело вот какое. В этом месте ребята, у которых холодные головы и горячие сердца, что-то замыслили. Я уверена — заговор. Я еду к ним. Вход мне обеспечен. Выйти оттуда невозможно, если не выпустят. Но не это главное. Как узнать, что они там решили, что делать собираются? Вот в чем вопрос.
Севастьян внимательно рассмотрел схему:
— Ищи барбут.
— Барбут? Ах, ну да, правильно, барбут искать надо. Сама-то я и не догадалась. А что это такое — барбут?
— Барбут — это катран.
— Катран… Катран — это такая акула тихоокеанская.
— Катран — это тайный притон. Заговор начинается в обстановке домашней, доверительной. Где это? Не в кабинете же служебном. Не на квартире. Потому как квартиры чекистов прослушиваются, они это знают. Где тогда? Где-то в уютном домике. Если дело крупное замыслили, то должны тайно собираться. И не однажды. Если надо поговорить со своими людьми о чем-то недозволенном, где они это делают? Короткий разговор — это в лесу. Леса на спецучастке в достатке. Ну а если разговор с пьянкой на всю ночь, тогда где? А ведь заговор просто так в лесу не рождается, и в лесу не зреет. Заговор начинается с доверия участников друг к другу. В притоне они собираются. На катране.
— Катран на спецучастке?
— А где же еще? Только там.
— Не может там быть у них тайного притона. Там у них на спецучастке дом отдыха. Там у них жены и дети. Там у них и руководители области часто отдыхают. Как они на всю ночь могут идти веселиться? Жены не отпустят.
— Место такое должно быть, чтобы жены начальственные не проведали про их сходки, про их тайные встречи и разговоры. Чтоб и охрана не знала. Чтобы отмазку придумать было легко, сказать женам: всю ночь допросы ведем, а сами в катран! А днем отсыпаются, вроде после ночных допросов. На допросе, мол, и водочки выпили, потому как нагрузка большая.
— Домики там все летние, начнут веселиться — вся округа услышит…
— Сам вижу, что вроде катран негде учредить. Но ты все же слушай, что тебе говорю. И катран найди!
Холованов пошептался о чем-то с Ширмановым, отпустил его, выждал десять минут и вернулся в темный подъезд, в котором двое серых держали Стентона.
— Ты меня крупно подвел. Я же говорил: не отдавай изделие никому. Лично за ним приеду.
Стентон опустив глаза, молча согласился.
— Что с тобой делать? Убивать я тебя не буду. Иди. Да по темным улицам не шляйся. Держись, где светлее. Держись там, где народу много. Где полиция. Где тебя никто пальцем не тронет.
И слегка толкнул: чего стоишь? Беги, если отпускают. Стентон недоверчиво оглянулся, робко шагнул, сначала неуверенно, затем все быстрее побежал. Перед ним — пустой широкий проспект. Улицы Вашингтона поздними вечерами совершенно пусты. Это вам не Нью-Йорк, который никогда не спит. Проспект освещен, но от этого не легче — пустота пугает. Лучше скрыться во мраке. Нырнул Стентон в первый переулок. Но из темноты кто-то его встретил протяжным волчьим воем.
Рванул он обратно на проспект, пробежал квартал, попытку повторил. Но и на этот раз из темноты его встретил предупреждающий вой: сюда не лезь. Больше он свернуть не пытался: по проспекту — вперед, вперед, вперед.