Оторвал Сталин использованный лист шифровального блокнота, поднес спичку. Бумага в шифровальных блокнотах тем хороша, что по составу своему к целлюлозным взрывчатым веществам близка: возгорается с легким хлопком, сгорает мгновенно, почти взрывается, и пепла не оставляет. Сгорает бумага шифровальных блокнотов так быстро, что пальцев не обжигает: пых — и нет бумажки.
Правильно Холованов делает, что посылает короткие сообщения. Длинное расшифровывать час. Да и каналы связи непонятно кем сейчас контролируются. Сообщение означает: ни Ежов, ни Фриновский, ни Бочаров, ни Берман взять под контроль всю связь страны не могут. Но и он, Сталин, тоже не может. Равновесие сил.
Усмехнулся Сталин веселым дьяволом.
Прет «Главспецремстрой», а спецпроводник Сей Сеич Жар-птицу кормить пытается.
— Ну-ка, товарищ Холованов, голову ее держите. Сдохнет девка до Москвы. Скелет один от ходьбы остался. Ни виду, ни жирности. Страшнее балерины. Товарищу Сталину показать стыдно. Но мы ее бульончиком куриным. Не хочет. Морду воротит. Никакой в ней сознательности, а морду все равно воротит — знать, нутро принимать отказывается. А мы ей икорочки. Пользительна икорочка. И питательна. Опять морду воротит. А вы, товарищ Холованов, покрепче держите. Покрепче. Чтоб не воротила. Вот так. Мы ей икорочки. Во. Понравилось. И еще. Так. Кусается! Глядите, кусается! Как котенок прозаический.
Длинный черный «Линкольн» с круглыми боками и зеленоватыми стеклами в три пальца толщиной зашуршал шинами перед величественным гранитным подъездом. Вышел человек в сапогах, в серой распахнутой солдатской шинели, в зеленом картузе, взбежал по ступеням и, навалившись, отворил многотонную дверь, которая бесшумно и плавно ему подчинилась.
Дверь должны открывать сержанты государственной безопасности, но в четыре часа холодной октябрьской ночи первый сержант понадеялся на второго, второй — на первого. И оба решили: пусть уж товарищ сам дверь открывает. Ночь беспросветная, в такое время важные персоны здание покидают, а не входят в него. Ясно, посетитель не из важных. Так пусть уж сам. Да и шинелька на товарище не того… Важные персоны в таких не ходят.
В общем, вышло так, что ночному посетителю самому дверь открывать пришлось. Холод ночи ворвался в теплый мраморный вестибюль. Два сержанта-часовых скрестили штыки перед вошедшим, преградив ему дорогу, и появившийся неизвестно откуда розовощекий лейтенант государственной безопасности вскинул руку в останавливающем жесте: «Вы куда, товарищ? Ваш пропуск!»
Медленно повернул вошедший голову влево и посмотрел в глаза сержанту. Дрогнула у того винтовка. Незаметно дрогнула. У винтовки длинный тонкий штык. Кончик штыка — словно худая чувствительная стрелка точного прибора. Вот этот-то кончик и дрогнул. Заметить это мог только тот, кто рядом стоял и внимательно за кончиком штыка следил. Но кто четыре ночи мог стоять рядом с сержантом государственной безопасности и рассматривать кончик его штыка? Так что у историков на этот счет разные мнения: одни убеждены, что дрогнул кончик штыка, другие — что не дрогнул. Я лично склоняюсь к тому, что все ж таки дрогнул. Но чуть заметно.
Как бы там ни было, дрогнул он или нет, но отвел сержант винтовку в сторону, открывая вошедшему дорогу. Повернул человек в шинели голову вправо и посмотрел в глаза другому сержанту. И второй штык дрогнул. Незаметно совсем. И второй сержант тоже открыл путь вошедшему.
Тогда человек в солдатской шинели посмотрел в глаза лейтенанту. Смутился лейтенант. Потупился. Перевел взгляд на большие стенные часы и постарался запомнить время. Стрелки показывали 3 часа 56 минут. Не знал лейтенант, зачем надо запоминать время. А была это просто защитная реакция психики. Лейтенант существом своим понял, что это — он. Но сознанию нужно время, чтобы смириться с новостью такой сокрушительной силы. Психика наша устроена так, что в ситуациях, отличающихся крайней остротой и драматизмом, возникает тормозящая реакция сознания, которая не позволяет совершенно необычной новости мгновенно распространиться страшным ударом по всему телу. Сознание не желает принимать такую новость быстро и сразу, он смягчает ее тысячей протестов: такого быть не может! Никогда! Это просто невероятно. Почему ночью? Почему без предупреждения? Почему без охраны? Почему машина сразу ушла, не дожидаясь? Что ж он, так один и остался? Почему была только одна машина? Почему без сопровождения? Он никогда не ходит один. Тем более — ночью. Это не он! Не похож. На портретах он другой совсем. А если просто двойник? Загримировали двойника и проверяют бдительность…