Два размякших милиционера на площади Дзержинского встрепенулись при виде величественного зрелища: в огромном доме, в котором светилось всего тридцать-сорок окон, вдруг то там, то тут пошли зажигаться окошки по одному, группами и целыми этажами. И осветилось все.
И от этого здания, и от этой площади по бульварам, проспектам, по широким улицам и кривым переулкам, по заплеванным скверам и разбитым храмам, по спящим домам и неспящим вокзалам гулом далекого катаклизма прокатилась невидимая и неслышимая, но прижимающая всех силовая волна: что-то происходит.
Важное.
И непонятное.
Ночной посетитель растворил двери в просторный кабинет. Со стены на него смотрел пятиметровый человек в сапогах, в распахнутой солдатской шинели, в зеленом картузе. Осмотрел посетитель свой портрет, подошел к книжным полкам и бросил взгляд на корешки книг. Ничего интересного: Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин. Все книги большие, только одна книжечка маленькая. Что это? Это Полевой устав Красной Армии 1936 года. ПУ-36. Вот что народный комиссар внутренних дел товарищ Ежов читает! Впрочем, не читает: страницы не разрезаны.
Не снимая шинели, сел посетитель в кресло наркома, картуз на зеленое сукно положил. Письменный стол наркома внутренних дел похож на футбольное поле: и цвета зеленого, и размера почти такого же.
Человек в шинели никогда не читал книг с начала. Он раскрывал их на любой странице и читал до тех пор, пока читаемое ему нравилось. И сейчас сверкающим серебряным ножом он разрезал страницу, прочитал первое что попалось на глаза, усмехнулся, из серебряного стакана в виде футбольного кубка взял толстый красный карандаш с золотыми ребрышками, золотым профилем Спасской башни и золотой же надписью славянской вязью «Кремль» и жирной чертой подчеркнул статью шестую: «Внезапность действует ошеломляюще».
Прет «Главспецремстрой», а спецпроводник Сей Сеич за Жар-птицей как за малой неразумной деточкой ухаживает. Главное — жар сбить. Так не сбивается! Хоть ты ее простынями мокрыми холодными обкручивай, хоть лед на щеки клади. Одно ей имя — Жар-птица. В натуре. Хорошо хоть воду пьет. Хорошо хоть икру принимает. Если понемногу. От икры нутро воды требует, больше пить хочется. Это хорошо, когда чего-то хочется. Когда ничего не хочется, тогда — того.
Поит Сей Сеич Жар-птицу водой ключевой, а сам думу думает. Чего это Холованов в пьянку впал? Не похоже на Холованова. Сколько дорог с ним по всей стране исколесил. На девок — да. На девок слаб товарищ Холованов. Неудержим. Но пьянка за ним не замечалась. А тут и «Лимонной» ему подай. И «Перцовой». Или вот новой экспериментальной водки прислали. «Столичная» называется. Пять бутылок на пробу. Так он пробу снял основательно: все пять вылакал. А закуску не принимает его нутро. В пору голову ему держать да с ложечки серебряной икрой осетровой кормить. От радости пьет? От радости так не пьют. Чего ж тогда пить? Девку спасли. Девка товарищу Сталину сообщение особой важности везет. Худо ли? Чему же Холованов не рад?
Не понять Сей Сеичу придворной блажи. Только кажется, что рад Холованов Жар-птице и вроде боится ее. Вроде два в нем чувства борются. Оттого и пьет.
И решил Сей Сеич, что это не к добру.
Поднял человек в шинели телефонную трубку.
Трубка ожила мгновенно:
— Оперативный дежурный старший майор государственной безопасности Снегирев.
— Кто из руководства НКВД сейчас на месте?
— Только зам наркома товарищ Берия.
— Какой хороший работник! Перевоспитался. Перековался. Не тревожьте его. Путь работает товарищ Берия. А товарища Ежова и всех его заместителей срочно вызывайте ко мне.
— Уже вызываю.
— И наркома связи товарища Бермана.
— Слушаюсь! — трубка рявкнула так, что Сталин поморщился.
Ночь над миром. Прет «Главспецремстрой», прожектором тьму режет. Москва впереди.
Холованов пить перестал. Сложил бутылки пустые в корзину особую. Горочкой такой звенящей. Чтоб по полу не катались. Аккуратный товарищ. Умылся, причесался, и снова молодец молодцом, вроде и не пил. Как пилоту положено, белый шелковый шарф на шею повязал. Шарфом душить хорошо. Шарфом императора Павла удушили. Правда, во времена Павла летчиков еще не было, и потому не было белых шелковых шарфов. Потому пришлось Павла душить серебряным гвардейским офицерским. Но белым шелковым пилотским лучше. Шелковый мягче. И отпечатков не остается. Проверено.