— Логично, — согласилась рейнджерша. — Но зачем я к ней подзорную трубу верёвкой приматываю?
— Гордись! Ты первая и последняя в мире снайперская аркебузирша. Конечно, я это придумал, но такое было вполне себе вероятно. Разве нет?
— Ладно, твою дивизию, пусть даже так. Но почему Лика учится считать, а я занимаюсь ружьём?
— Так у вас там проходит урок начальной военной подготовки. Просто солдат в те времена учили не только убивать, но также писать и считать.
— Ой-вей, тогда почему я держу в руках ухват? — спросила Хася.
С правой стороны картины она действительно вытаскивала из печки горшок с варевом. Ракурс изображения позволял увидеть содержимое сосуда. Там была картошка.
— Солдат должен уметь готовить! — возразил я.
— Но не в русской же печи, а на костре!
— И как ты это себе представляешь? Изба деревянная, какой костёр? Я стремился изобразить реальность, а не выдумку про попаданцев во времени.
— Таки если ты настолько стремился к реализму, то почему тогда клубни в котелке не почищены? В армии все картошку чистят, а в горшке они не только в мундире, даже ботва не срезана!
— Это потому что в те времена она в России только появилась. Методичек как её готовить ещё не напечатали, — ответил я. — Естественно, что при обучении были ошибки.
— Мадре Миа! — воскликнула Маша. — Хась, ты не права, тут реализма даже слишком много. Посмотри на моё лицо на картине. Я всё понять не могла, отчего у меня там слёзы капают. А это, оказывается, я там сырую картошку грызу?
— Именно! — подтвердил я. — Это было золотое время кулинарных экспериментов. Тогда были совершенны многие открытия, о которых мы сейчас уже все забыли, став считать их само собой разумеющимися.
— Кага́да! Значит мухомор в моей руке — это не идиотизм, а тоже из этой оперы?
— Ты всё поняла правильно! Попытка совестить непонятный, завезённый полста лет назад из Европы овощ с традиционными ингредиентами из русского рациона.
— Ауч! — подключилась к дискуссии Инга. — Это хоррибл, все на картине заняты учёбой, научными открытиями, а я стою в углу.
На картине сапёрша действительно была изображена наказанной. Она стояла, в обгоревшей одежде разглядывая свои ноги, была чумазой, но счастливой.
— Ты получила наказание за научное любопытство, — успокоил я сапёршу. — Видишь же, как ты там довольна. Улыбка до ушей.
— Инфа-сотка! Но почему у меня нет переднего зуба?
— Тут мне сперва надо пояснить, что педагогика в те времена была суровей, чем сейчас, — объяснил я. — Рядом с тобой стоит кувшин с крапивой.
— Срамота! Это не крапива, а конопля! — вклинилась Алёна.
— Тебе кажется! — пресёк я слишком бдительную петоводшу. — Я автор, мне виднее! Крапива там, пусть и не совсем обычная. Её из Казахстана привезли, экспортный вариант. Так вот, продолжу. Помимо кнута, в виде телесных наказаний, были и пряники. Один из них, надкусанный, лежит на столе.
— Окей! Это вон тот кирпич, на котором выпечено «1641»? — уточнила у меня Инга, приглядевшись.
— Да, он самый. И теперь ответ на твой изначальный вопрос. Присмотрись, рядом с пряником лежит и твой потерянный зуб.
— Оффтоп! Что же я такого сделала, что меня так щедро поощрили столетней выпечкой, а потом наказали?
— Дым в окне видишь? Ты, обучаясь пиротехнике, подожгла все деревенские запасы сена на зиму.
— Ауч! Так меня за это повесили бы! А мне пряник дали, пусть и такой стрёмный.
— Нет, так как это была твоя практическая работа по диверсионной работе. А наказали тебя за то, что ты не смогла сделать поджог скрытно. Но ты всё равно молодец, в отличие от своей напарницы, убежать успела. В окне видно, что Тамара, которая тебе помогала, от деревенских по улице улепётывает.
— Треш! Я думала, она просто бегом занимается. Или её сжечь хотят за то, что она ведьма. У неё же между ног метла.
— Вы всё неправильно поняли, — возразил я, увидев, что и у Тамары появились ко мне вопросы. — Егерша Инга действовала совместно с кавалерией. Тома проходит стандартное обучение верховой езды для кадетов. Просто бюджет в сельской школе никакой, вот лошадь и заменили на метлу. Там и муляж лошадиной головы есть, она просто отвалилась, вон по земле катится.
— Понятно, — неуверенно ответила Тома. — А сэрп в моей руке — это типа гусарский палаш?
— Точно!
— Ишь ты! Боюсь тогда спросить про деревянное ведро, которое я пытаюсь натянуть на голову, — сказала Алёна.
— Ты на картине всё делаешь правильно. Просто сидишь к окну ближе всех и заметила дым первой. Осуществляешь уставные мероприятия в случае газовой атаки.
— Ишь ты! Ведро то зачем?
— В старину это был единственный доступный населению противогаз!
— Чаво⁈ А разве голову тряпками мокрыми не обматывали?
— Ткань тогда была слишком дорогой. А вёдра были деревянными и берестяными, а значит дешёвыми. Вон на твоём ценник нацарапан.
— Таки это в рублях? — спросила деловито Хася.
— Нет, в укрогривнах, — ответила ей, пошутив Лика. — России же, судя по новым учебникам в незалежной, тогда вообще не было. Да и сейчас мы на болотах живём. Так что там цена или в гривнах, или в жабьих шкурках.
— Вань, а я на картине чем занимаюсь? — спросила Люда, перебив начавших хохотать жён.
— Учишься оказывать первую помощь. Делаешь заготовку из мха и досок.
— Но почему у меня на белом халате на спине чёрный крест⁈
— Трофейный. Когда наши деды валили тамплиеров, прибарахлились.
— А почему я босая? Лекарь-пекарь, где хотя бы бахилки⁈
— Люд, успокойся. Ты сейчас присядь, я тебе одну вещь скажу, которая тебя, наверняка шокирует, — сказал я и, дождавшись, пока хилерша присядет на диван, продолжил. — Были времена, когда бахилок не было в принципе!
— Да как же это⁈ Даже из бересты⁈ — начала наигранно возмущаться жена, тоже включив своё ехидство.
Его у практикующего врача было не меньше, чем у меня, инженера.
— Великоле-е-епно! А ты сам тут где? — спросила у меня Дора, отсмеявшись.
— Так вон же, лежу на полу прямо перед Людой. Это она мне готовится лубок прилепить, уже повязку наложила.
— Ты тут сам на себя не похож. Борода подпаленная, усы. Глаза выпучены, весь недовольный.
— Так перелом же! Не учебный, а настоящий. Вон кости торчат, белые!
— Вань, а почему я тогда тебе повязку сделала на здоровую руку? — спросила, приглядевшись, хилерша.
— Учишься потому что.
— Лю-ю-юд, не морщись, тебе не идёт, — сказала Дора, взяв амантшу за руку, и поспешила переключить тему. — Ва-а-ань, а форма преображенца тебе не идёт, ты в этой треуголке, как баро-о-он Мюнхаузен. Хотя-я-я, учитывая, что ты сейчас тут заливаешь, пожа-а-алуй, она для тебя идеальна-а-а. Кстати, а что за листок выглядывает у тебя из кармана? Мелко очень написано, и, похоже, по-старославянски. «Польза за сентябръ».
— Это расчётный лист зарплаты сельского учителя, — объяснил я. — Хоть он, по версии украинских историков, посчитан в лягушачьих шкурках, но всё рано их мне насчитали слишком мало.
— И ничегошеньки за триста лет не поменялось! — добавила авторитетно Катя.
— К сожалению, это так, — согласился я с женой.
— Да-да, очень мало, — поддакнула Надя, которой, как и Доры, на задуманном мною год назад шедевре, не было. — Вань, а ты можешь ещё одну разукрашку сделать? Я тоже хочу попробовать.
— Сделаю. Все желают?
Неожиданно для меня Лика, Люда и Маша начали крутить носами. Мол у них свободного времени мало, график плотный, и вообще от краски у них кожа портится. Но увидев мой недовольный взгляд, своё выкобенивание прекратили и согласные кивки остальных жён повторили. Увидев это, я потёр подбородок, задумавшись.
— Есть особые пожелания?
— Нет-нет, — первой ответила бафферша. — Всё — всё на твоё усмотрение. Бери в качестве образца хоть — хоть Пикассо, хоть Микеланджело.
— Ага! — согласилась Алёна.
— Верно- верно, — продолжила Надя. — Единственное что хочу добавить, так это хотелось бы чего-то менее сложного, чем — чем чёрный квадрат Малевича.