Репродуктор трогательно выводил: «Когда я на почте служил ямщиком…»
Федор все больше проникался глубокой жалостью к себе. Он стал жаловаться соседям по столу на свою бабу, которая числится штурвальным, а сама допоздна возится с хозяйством, и шприцевать машину приходится ему, комбайнеру. Ругал председателя колхоза, родича жены, который отводит ему самые тяжелые массивы. Не дал ему скосить лишних два гектара. Подумаешь, чуть побрызгало, а они все в панику — «овес мокрый». И своя баба туда же, не поддержала его. Что бы сказать слово брату — так нет! Клял Федор и механика, который не дал шнура для проводки света. А хороший комбайнер в ночь скосит больше, чем за иной день. И так поступают с ним, человеком, потерявшим четыре пальца на войне. Одного хлеба он намолотил колхозу за пятнадцать лет пятнадцать эшелонов, а тут подняли бучу из-за каких-то пятнадцати килограммов, и не хлеба, а какого-то овса…
Из осовелых глаз таежника потекли горькие слезы.
Поздним вечером Братухин кое-как выбрался на улицу. В темноте долго искал свой мотоцикл. Потом, споткнувшись о пень, упал на влажную траву.
Проснулся Федор на заре. Клубы голубого тумана, обволакивая улицы, шли от реки к городу. Постепенно начало алеть бирюзовое небо. Федору было не по себе. Трещала голова, ныло тело. На душе было тяжело. Вспомнив о мотоцикле, Братухин осмотрелся кругом, но машины и след простыл. С отчаянием подумал о том, что в такой погожий день люди вот-вот приступят к работе, а он пешком когда-то доберется до своего комбайна.
А гул в голове не прекращался. Федору казалось, что все еще шумит дождь — злой виновник всех его бед.
Комбайнер направился к тракту. По дороге завернул в какой-то двор, попросил воды. Жадно проглотил несколько кружек одну за другой.
Подавленный, мрачный, он шел по утоптанной тропинке. Рядом по тракту неслись машины. Знакомый шофер прихватил и его.
Шоссе вилось среди полей, залитых золотом созревшего хлеба. С машины видны были далекие заимки полевых станов и среди них стан Дымкина, заметный по черным квадратным трубам бригадной сушилки.
А вот и родные поля, окаймленные рамкой тайги. Справа от тракта, мелькая лопастями мотовила, плывет черный «Коммунар» Фирсова, а слева, над самой речушкой, двигается голубой «Ростовец» молодого комбайнера Ивана Смоляра, с которым соревнуется Федор. А там, в стороне от деревни, на массивах урожайного овса, тишина. Его комбайн стоит, уткнувшись жаткой в сухое жниво. Все время он, Федор, был впереди многих, а сейчас придется поотстать. Было время, — вдруг подумалось ему, — когда на захламленных, малоосвоенных полях то и дело ломался его старенький «Коммунар», но он не сдавался, не уступал. А сейчас и поля не те, и его «Ростовец» не чета «Коммунару», а вот он сам, Братухин, сдал.
Федор должен был сойти у развилка, откуда дорога шла к полевому стану Дымкина, но он поехал в село. Зная, что ему ответственности не миновать, что рано или поздно не избежать ему «притирки клапанов» — так механизаторы называли строгие внушения начальства, — решил сам пойти навстречу неизбежному и направился в контору МТС.
Секретарша Люба, пропустив Братухина в кабинет директора, с присущим ей любопытством долго вслушивалась в громовой бас своего начальника. «Без тебя обойдемся!» — услышала она негодующий возглас директора и тяжелые удары его кулака по столу. Люба схватилась за голову. «Притирка клапанов» была беспощадной.
Федор с багровым лицом стремглав вылетел из кабинета. Провожаемый сочувственным вздохом Любы, он ушел из конторы.
…Спустя полчаса насмешливые взгляды соседей снова провожали Федора, согнувшегося под тяжестью ноши. До него донеслось:
— Теперь Федька, однако, и пустого куля не притащит…
Комбайнер направился с мешком хлеба в сельпо. Получив там деньги, он купил моток электрического шнура, завернул в мешок и решительно зашагал на свое поле.
«Не было и не будет такого, чтобы Братухин плелся в хвосте, — думал он. — Как это «обойдемся без тебя!»? — с возмущением вспоминал он слова директора. — Не так уж много у него таких, что намолачивают по эшелону. Шнур есть — значит, и свет будет. Сегодня машина стоит — Евдокия, верно, шприцует ее, крепление делает. Но при фарах, кровь из носа, в одну ночь выскочу вперед!»
Подойдя к своему массиву, Федор остановился, пораженный…
Приближался вечер, но солнце, как это бывает в Сибири, стояло еще высоко. Редкие березки и сосны, вытянувшиеся вдоль поля, бросали короткие лиловые тени. А по участку, больше чем наполовину уже сжатому, врезаясь в высокую стену жнивья и мелодично журча цепями, величественно двигался комбайн. Весело вращались белые лопасти мотовила, пригибая к полотну одну за другой полосы зрелого овса. Прозрачная пелена розовой пыли окутывала агрегат. То и дело отъезжали от выгрузной площадки бестарки, полные зерна.