Что ж, пожито уже немало писательской жизнью, понаблюдала людей, не раз и не два влезала им в душу, ссылаясь на алиби моей, в общем-то, не совсем этичной профессии. Так что и на этом поприще столкновения разных личностей я не сумела полностью убежать от себя, поскольку именно тогда хотела н е б ы т ь в этой мнимой монотонии, в которой я погружалась на дно. А так как я уже отточила взгляд на человеческие отношения и любое проявление его могло быть, хотя бы ненадолго, отстранением от собственной личности, то я смотрела на это картинное лицо, на ее аккуратную красоту, столь фальшивую в этот час и в этом месте, хотя в каком-то смысле, видимо, столь ей необходимую, — и не в том была тема, потому что мы, женщины, вытворяем с собой ради других разные героические и безответственные вещи. Я тоже из этой породы, и здесь не место притворяться. Сейчас на ней уже смазались приукрашивания, но ее конструкция и это вынесла, на ее маленьком лице, в этой маленькой головке на шее, напоминающей стебель. Трудно было ее четко вставить в определенную возрастную графу, и это вызвало клочок размышлений, мое восхищение ею, хотя теперь, в ночную пору, настало время внести мелкие поправки, обратные поправки, потому что слишком долог больничный день для нашей неприкосновенности, даже когда перед этим все такое ровное и лучистое, при ярком рефлекторе солнца. Эти поправки я вносила не только в ее внешность, это был бы слишком слабый импульс для моего подглядывания во время этой встречи за всем этим парадом женщин из моей палаты, где было все, что угодно, на выбор, знай приспосабливай потом, создавая фабульные клише.
Может быть, я потому и ее выставляю для публичного обозрения, вовсе не из тех соображений, чтобы заселить фон, дополнить его этим наброском или чтобы передать экзотику этого места, столь коварную экзотику этих джунглей.
Выхоленное для эстетического удовольствия растение — вот первое впечатление. Но тут же, после этой банальной формулы, еще не поставленный, но уже готовый вопрос: почему же она так вооружена, почему так утвердилась в необходимости улучшать себя, почему после свидания с мужчиной, который пробился сюда ради нее, может быть, вынужден был умолять и чем-то рисковать, почему после этого доказательства, что она кому-то очень нужна, уже видны провалы вокруг глаз и рта, почему я подвергаю сомнению первый вариант с почтовой открытки? В подобных местах не надо спрашивать, в таких местах ответы падают сами. Особенно, если кто-то не фигурирует постоянно, не готов на все, как тот мужчина, в том союзе, мимо которого я прошла на лестничной площадке.
Этой пришлось удовлетвориться половинными средствами, и только из этих полуфабрикатов она могла созидать свой женский день насущный. Не так давно она разошлась, без криков и драм, осталась одна с ребенком, и вот ее очередной стоп-кадр жизни. Относились они к так называемым культурным людям, он — человек с именем, с опаской она даже назвала его, боясь, что я тут же его обнародую, в общем, что-то у меня забрезжило. Да, хороший отец, неплохо давал на ребенка, но вот однажды решился продлить себе молодость с девицей на целое поколение моложе его, которая обменяла ценности своего не совсем беззащитного тела на капитал светского положения. Тут уже ничего нельзя было сделать, известно же, мужской всплеск компенсации, так что никаких торгов, никаких сражений между женщинами не было, вся троица держалась на уровне, вся лицемерила! Впрочем, у ботанической особы тоже есть профессия, что-то да значащая, квартира, лучше и не надо, для двоих, а сейчас даже есть некто, кто выкраивает для нее свободные минуты, кусочек пополудни и вечера, кто хочет оградить их для себя, готов на все, хотя, может быть, в результате всего лишь на эти часы, украденные с помощью лжи. Потому что кто-то объявил его своим имуществом, без всяких апелляций, существует жажда тела, но там всего лишь видимость и жажда, куда сильнее физической, — жажда владеть. Владеть человеком, как вещью, на основании гарантированной некогда процедуры, на основании договоренности, которая давно уже пожухла и может служить лишь приложением к документу, оговаривающему ошибку. Но бывает и документом, который не стереть, как высеченные на могильной плите имена двоих. Вот так и с нею, и у нее так же, ты, жанровая писательница, высмеиваемая за мелкотемье. Так и длятся ее потуги в одиночку, хотя она и может придумывать себе кое-какие радости. Уже давно ей предан мужчина, так что не так уж вроде плохо. С нею его нежность, но познала она и слабость, это достоинство, которое хорошо эксплуатировать, которое случается и разбалтывает жизнь. Жизнь в облаке самой доброй взаимной воли, но ведь сколько можно существовать украдкой, в страхе перед кем-то, перед общественным мнением, обманывая ребенка — и виня за это все, за всех, только себя?