Но жизнь неумолима. Так что при всем изобилии занятий, которые я обрисовала выше, дяде все же приходилось порой думать о пошлой и прозаической стороне своего существования. Думал он раз в месяц, в канун первого числа. Это были регулярные гражданские войны, громогласное эхо от которых долетало до нас не только в пространных комментариях по их поводу, особенно во время воскресных обедов на Тупиковой. Громогласное эхо? Это отнюдь не простая метафора, так как Тупиковая улица действительно являла собой тупик, обрамленный с трех сторон стеной, склепанной из фабричных ограждений и домов, так что обладала великолепной акустикой и отлично подходила для вокальных выступлений. И вот дядя, знаток всяческих искусств (он был и меломаном!), умело это использовал. Он отказался от мелких стычек с дедом в его конторке при лесопилке, от столкновений несколько камерных и с весьма сомнительным результатом. Неуверенность в завтрашнем дне приносит мало радости, а дяде наверняка прискучило ежемесячно стучаться в отцовские двери и выслушивать нелестные высказывания по своему адресу, прежде чем эти несчастные деньги не оказывались у него в кармане. Да их и хватало-то всего на две-три недели, в зависимости от разных дядиных мероприятий. Так что эта практика была не лучшим методом — и дядя избрал иной метод действий. Просто когда деньги кончались, он шел на Тупиковую, становился перед домом деда и там вопиял, что у него нет денег, что ему не на что жить, что его обрекает на голодную смерть человек, который в данный момент обильно пирует в кругу гостей и прочих прихлебателей.
Дело в том, что дядя устраивал эти представления в обеденное время, обычно он выбирал воскресенья, когда твердо знал, что все квартиры этой улицы полны людьми, уже готовой и жаждущей зрелищ публикой, каковая, несомненно, вызовет в нем вдохновение, стоит в окрестных окнах появиться наблюдателям. Моральной опорой для дяди был и тот факт, что дома эти принадлежали деду и жильцы в них были далеко не анонимы, а лица, уже годами втянутые в семейные спектакли, которые время от времени разыгрывались перед их глазами и на их улице.
Метод был прост и результативен, каждый раз он завершался победой. Даже если противник из-за крепостного вала, действительно вынужденный оторваться от жареного мяса или птицы, каковую он вкушал, оказывал столь же громкое сопротивление и даже размахивал палкой или тростью поверх изгороди. Это были мужи, достойные друг друга в данной борьбе. Нет, они не легко покидали поле боя, голоса имели одинаково звучные, не колеблясь прибегали к довольно рискованным уподоблениям по адресу оппонента, порой пользовались даже явной демагогией, а иногда просто подвергали сомнению взаимное родство. И вот этот концерт для двух голосов при полном одобрении аудитории набирал силу, продолжаясь дольше, чем один акт в театре, и достигал, по всем правилам драматургии, кульминации тогда, когда дед, раскаленный добела, рвался с палкой на улицу. А дядя, издевательски усмехаясь, не отступал ни на шаг, небрежно выписывая своей изысканной тросточкой одному ему известные вензеля. И вот тут вмешивались сотрапезники, поелику, можно так сказать, на волоске уже висела первая капля крови братоубийственного поединка. Они хватали деда под руки и вносили его, упирающегося, грозящего местью, похожего на громадного краба с дергающимися конечностями, — вносили в пасть столовой, где остывал далеко не будничный обед, как раз напротив их желудков, на блюдах. А спустя какое-то время, уже в тишине, хотя и весьма напряженной, появлялся эмиссар и вручал дяде, так и не покоренному, на нейтральной полосе улицы конверт с суммой, служившей первопричиной всего этого торга.