Вот какое было это место, и необычность его я во всей полноте открыла для себя только спустя годы, когда вновь стояла там, вся опутанная зеленью, и была ничуть не больше той, прежней, потому что колокола по-старому ударяли в меня, усиленные эхом биения сердца, дорога рядом была такая же крутая, и на ней полно камней, и у лошадей так же срывались ноги, и они чуть не касались мордой земли, а крыши города были так же близко, эти железные террасы, всунутые одна под другую, образовавшие острые грани, сдавленные напором этого городка, который я знала всегда, из которого позднее ушла в иные места и превозносимые за их красоту пейзажи. И вот вернулась, чтобы понять, что никуда я оттуда не ушла. Вернулась, чтобы увидеть, что испытание землей гораздо прочнее жизни человека, который пошел искать чего-то иного где-то в иных местах. Нашла я тот дом, тот сад, а рядом дорогу, выбитую в склоне к лежащей высоко над ними поляне, которая давно заросла травой и использовалась соседями для пастбища. Я нашла все это — и ничего больше. Потому что искала и людей, прежних компаньонов по играм, шайку пригородных сорвиголов, ежеденно гонимых лихорадкой зелени и движения играть в лапту и исступленно вопить на этой самой тропе-пастбище. Но сейчас было пусто, совершенно никого, не было голоса матери, я была одна. Из моего дома вышла какая-то женщина, посмотрела на незнакомку и закрыла за собой дверь. Остался только пейзаж и зелень, теперь уже совсем одичалая, преграждающая доступ к знакомым местам, — и мое нелегкое, пожалуй что, и ненужное свидание со всем этим.
Только музыка та же самая. Вечерние колокола оттуда, призыв костелов к коленопреклонению, ветер, разгульно пляшущий здесь, на горе, и деревья, листья, трава, послушные ему в этой шумной игре. Ветер, колокольный звон и свист поезда там, внизу, за рекой — черная гусеница, ползущая по серебряной полоске, — а над этим такие же точно возвышенность и зелень, домики в красных шапочках, пирамидкой, как и здесь, где я стою; птицы, как и раньше, такие же крикливые перед своей ранней ночью, и кот, который шмыгнул в кусты, а потом завыл что-то любовное, шмели в чабреце и одуванчиках и ветер, ветер вокруг меня, играющий на струнах волос, выше, над нашим домом, в другом доме, ведь он же безлюдный, — кто-то включил радио, тогда тоже оно играло вечером, тогда оно было единственным в округе, но нам не очень-то были нужны чужие изобретения. Я стояла, вся погруженная в музыку, и каждый из аккордов мог быть рассказом о прожитом, меня окружали отдаленные фабулы, но я закрыла глаза и пресекла всякую мысль, была только музыка, та самая, точно такая же.
Телефонный зов. Немного удивленная, я сделала несколько шагов и остановилась перед черной коробкой. Удивленная тем, что я могла забыть о договоренности, хотя такого со мной не бывает. У меня всегда в голове распорядок дня, и чем больше обязанностей, тем строже я за ними слежу. А вот сегодня, именно сегодня, я ушла на дальние свидания, убежала во время, мне отпущенное. Выглядит это так, словно я не нуждаюсь в помощи. И поэтому я с усилием поднимаю трубку, мне трудно связать слова извинения, но доктор П. явно ими пренебрегает, может быть, у него одни легкомысленные пациентки, а может быть, я и должна была об этом забыть? Он это лучше знает, так что я могу не утруждать себя. Да и разговор идет о конкретных вещах. Профессор Р. примет меня во вторник в восемь десять в институте, он обследует меня и решит, что дальше делать. Доктор П. говорит: «И может быть, на этом все и кончится». Это очень важные слова. Тут я хочу прервать разговор, чтобы не услышать ничего больше. Это хорошие слова, они нужны мне на оставшиеся сутки с лишним. А ведь мог и не позвонить, вовсе он не обязан меня разыскивать. Бескорыстная помощь другого человека часто ограничивается третьеразрядными эпизодами. Так что он мог бы ждать моего звонка, и этим ограничиться. А так, глядишь, послезавтра, может быть, уже все разрешится. Когда я откладываю трубку, рука моя уже легче, и впереди много часов, значит, я могу быть спокойна. Да я и так спокойна, ведь я же еще ничего не знаю. Какая ценность это неведение, которому я никогда доселе не придавала положительно никакого смысла. Как правило, гнала себя к любой уверенности, хорошей или плохой, неважно, и часто было это довольно глупо. Что я от этого имела? Не желаю сегодня об этом слышать, не желаю строить никаких расчетов. Я здорова, ничего у меня не болит, хотя я, конечно, понимаю, что обследование во вторник все же необходимо. Слишком много современная медицина в человеке уже открыла, чтобы пренебрегать профилактикой. У меня еще несколько воскресных дел, как и в каждое воскресенье. Потом я ложусь, и начинается обычная ночь. Еще с час читаю, и засыпаю в нормальное время, и сплю спокойно, и все от меня далеко.