Мы в безопасности среди уже каталогизированных опасностей. Мы осваиваемся с ними, располагаем своими повседневными средствами против них, тратим на них определенное количество энергии, никогда не отдаем им себя на сожжение. И мы боремся, боремся, несмотря ни на что, за это место: именно это место и прибежище, и убежище. Так может длиться всю жизнь, до самого конца, но что нам тогда до опыта и выводов, если им предстоит рассыпаться вместе с нами? Хотя ведь и не каждый день делается попытка выйти за пределы познанного и неотчетливая мысль и что-то неведомое не расшатывают камешки под ногами, так как они уже стали единым, слились с нашим существованием. Они стали нами. Каменные соки их кружат в нас, укрепляют артерии, позволяют прямо нести голову, придают прочность мозговой коре и холодную влажность глазам.
Для меня часы в самой середине дня — это часы работы; я знаю, у всех бывает по-разному, при такой профессии не смотрят на солнце, на часы, на будильники, мы вольны только в своей неволе, страж и хранитель проходящего времени исключительно в нас, и мы можем убежать от себя, когда хотим. Но что это может мне дать сегодня? Передо мной обычные часы, есть ли смысл раздувать их в этот день, такой вдруг пустой, в этот день перед принятием решения? Убежать? Куда, если все, собственно говоря, находится во мне самой? А если только в о з м о ж н о с т ь, это еще немного, но это много, нужно ее в себе утвердить, ведь не в первый раз я сталкиваюсь с неизвестностью, могла бы уже и приучиться. И вот я возникаю в новом дне, обычном, как все иные, так что не будем искать безрезонных предлогов, ведь я еще могу, еще сумею быть спокойной.
Рубрика в моем журнале. Я посвятила ей часть жизни, одни и те же люди, одни и те же проблемы, вновь и снова, даже название дала я, за бокалом вина, потому что случайно именно мой вариант поместили в качестве заголовка, хотя он не был ни броским, ни оригинальным. Но может быть, именно поэтому название устраивало всех и стало нарицательным. А потом и я стала появляться на этой полосе, хотя не для себя когда-то придумывала название этой рубрики. Нужда была обоюдная: одним — поначалу для завоевания рынка и увеличения тиража, другим — из-за потребности в собеседнике в таких делах, о которых трудно говорить. Занялась я этой рубрикой вопреки себе, так и не избавившись от внутреннего сопротивления, и доселе занимаюсь психотерапией искалеченных чувств и судеб, стараясь быть объективной, рассудительной и в меру оптимистичной, хотя нередко иное письмо выпадает у меня из рук, мертвеют пальцы с пером и я просто не могу преодолеть нашу общую беду, когда не вижу выхода. А надо нанизывать розовые слова, надо умело лгать, чтобы это звучало правдиво, я ведь не могу пользоваться словами к о н е ц и н а в с е г д а, нет, я вставляю з а в т р а и н а ч а л о и знаю, что кто-то мне поверит, потому что такова сила многих тысяч экземпляров. И я знаю: поверит настолько, что я верну ему интерес к будущему, притом что ныне жизнь для него кончена. Если бы не это, если бы не эти совершенно нелогичные результаты, если бы не сигналы из соседнего потока спасения, я чувствовала бы себя настоящей обманщицей, а разговоры эти были бы обычным жульничеством. А так — а так я сажусь и читаю письма, сажусь и пишу округлые фразы, в некоторые я даже научилась верить, ведь они же стали верой для других. Но бывают трудные минуты, когда я не могу сглотнуть слюну и ощущаю свои глаза где-то глубоко во впадинах — вот-вот я утону под лавиной чужих несчастий, которые никак нельзя отвратить, так же как нельзя отвратить само существование. Я знаю об этом очень хорошо, но они-то не имеют права знать, что я знаю. Для них я абстракция, позывной сигнал, для них я живу не в обычном смысле, а в стеклянном шаре, в котором вижу будущее, заключенная в пустоту, не подвергаясь давлению повседневности. Такова я для них, и такой я им и нужна — и думаю, что за годы общения с ними я постаралась стать именно такой. Таково оно, мое двуличие, а для них — какое-то спасение, именно на этом строится моя отдаленность от их суда и оценок, порой я даже могу доводить до пределов иронию, бросить неуместную шутку, раздраженную фразу, ведь и мне было отпущено время научиться шире смотреть на вещи. Когда-то я считала, и в этом таилась коварная надежда, что моя искренность вызовет их враждебность, и тогда рубрику прикроют. Потом оказалось, что резкие слова им нужны, и нужно порой поглаживать их по головке, как обманутых детишек. Порой моя бесцеремонность бывала спасительной, потому что человек воспринимает конфликты в благоприятном для себя свете, не видит себя со стороны. Так что и для меня это оказалось выгодной игрой, иногда я могла немного выпустить пар — и дальше тащить эту работу, которая, я же знаю об этом, всегда не что иное, как распад психологических связей и тягота четвертования мысли там, где дело касается главного, то есть очередной книги.