Но снова свет в дверях, и я слышу свою фамилию. Понимая, что нарушен порядок, и с чувством вины перед остальными, я вхожу — вокруг белизна: полотняные ширмы, стеклянные поверхности, блики хрома и белый полотняный человек, которому я должна рассказать об утреннем открытии. И я говорю:
— Я обнаружила уплотнение в левой груди. Простите, что побеспокоила вас.
— Попрошу раздеться, — сказал он почти сразу же, и все же перед этим было краткое оцепенение времени, это оно обрезало мои слова.
Я же смотрела прямо в глаза, вот и увидела, как легко дернулись веки, сдвинулись брови, я ведь излишне любопытна. А потом видела его руки, пальцы на моей коже были подвижными, они выделяли этот маленький выступ на большом возвышении, передвинулись под мышку, принялись там вминаться сильнее, и все время этот внимательный взгляд, и никогда он не был таким сосредоточенным раньше. Нет, я не восприняла этого слишком серьезно. Просто я сочла такое выражение лица доказательством вежливости, того, что он не в претензии за мою настойчивость и потому исследует меня честно и добросовестно, помогает преодолевать смущение за поднятую тревогу, проявление моего эгоизма, — чтобы немедленно, чтобы в ближайшие часы выяснить все о себе. Да я и не чувствую ничего, никакого сигнала, пусть себе ищет, и вообще вся ситуация довольно нелепа.
Быстро одеваюсь, теперь одна мысль, что те там ждут, а я перебежала дорогу. Вижу его спину над умывальником, спина — это не лицо, ее видишь издалека, как нечто бывшее и прошлое. И вдруг слышу, он произносит, обращаясь к кранам:
— Я снесусь с профессором Р. из Института гематологии. Он обследует вас и решит, что делать. Пожалуй, придется удалять. Сегодня же… Или нет, — он взглянул на часы из-под полотенца, — завтра позвоню ему по поводу вас. А вы свяжитесь со мной вечером.
— Завтра? В воскресенье? — это первый вопрос, который приходит мне в голову.
— Какое это имеет значение. Я буду ждать. Только не забудьте.
Я делаю движение к сумочке, но он отмахивается, уже глядя на дверь, не скрывая, что мне надо уходить, он уже другой, жесткий, как будто я слишком далеко зашла со своим визитом.
Кое-как прощаюсь, слегка в смятении, что визит обрывается на этих словах, что сам он ничего не объясняет, просто передает меня чужому человеку с титулом и собственной клиникой, что само по себе уже является символом знания и директив. А тут деревянные лица в передней, они знают порядок, заведенный там, где ждут, и говорят так, как обычно говорят в очереди за ветчиной:
— Мы тут сидим и сидим, а вы входите, когда хотите.
— Меня же сам доктор вызвал. Мне было назначено на это время.
И это отсутствие логики:
— А у нас, думаете, много времени? Всем некогда.
Да, совсем как в очереди. Условный рефлекс, наука обороны, стремление ухватить свой кусок дня, который утекает с часами и усталостью. Но я молчу, не принимаю боя. Сейчас выйду отсюда и уверюсь, что никуда не тороплюсь, могла бы и подождать, теперь-то я знаю, что и тогда могла бы еще долго ждать. Чего?