— Он на совещание прибыл или просто так? — спросила администраторша.
— Просто приехал. Со мной повидаться. Я на «Розочке» работаю, на конвейере. — Сказала и испугалась: что же тогда я его ищу, а не он меня? Он же должен знать, где я живу…
Но администраторша двигалась своим собственным путем.
— В гостиницах и в Доме колхозника зимой еще места для таких бывают, а сейчас он, скорей всего, на вокзале. — Она глядела на Лилю, и в глазах ее теплилась доброта. — Найдешь отца — веди сюда, до утра дадим ему место.
На вокзал Лиля не пошла. Надо было к поезду выходить, а сейчас там делать нечего. Нет его на вокзале. Если приехал, то сидит сейчас у Пудиковой родни. Как это она сразу не сообразила! Завтра сам заявится в общежитие… «Лилечка, Лилечка…», и рука будет дергаться. Послал же бог отца! Ни характерами вида, ни должности. Всю жизнь прожил, как бедный родственник у богатых. В анкете стыдно написать — скотник. Лиля пишет: механизатор на ферме. Хорошо еще, никому не известно, что на Выселковской ферме всех механизаторов — два каната, по которым вручную тянут в люльках корм. Только и сделал за всю жизнь доброго, что дом перестроил. Большой дом, на три комнаты и сени, застекленные со всех сторон, хоть верандой называй, хоть террасой. Теперь понятно, чего он с домом так надрывался. Приданое себе строил. Как бы не так! Откроет она ему глаза. Ты, скажет она отцу, сначала подели дом на две части, проруби отдельный вход и погляди, согласится ли на половину твоя Варвара. А дочери у тебя больше нет. Разберу свою половину, бревнышки сложу под вашими окнами: вот что ты с моим детством, с моими родными углами сделал.
Надоело ей быть сиротой. Хватит, годики вышли, большая. Уже и заявление в отдел кадров отнесла. Скоро распрощается с конвейером. Так что поживем — увидим, кто под той крышей жить будет.
Лиля остановилась, прикрыла ладонью глаза и заплакала. Автобусная остановка была отгорожена от забора низкими подстриженными кустами, забор тянулся вдоль пустынного школьного двора. И днем этот двор пуст. Летние каникулы. И на душе пусто: плачь, слезами горю не поможешь.
Вечернее тепло растаяло, потянуло холодком. Подошел автобус, и Лиля вошла в его тепло. Сунула руки в карманы кофты, скомкала лежавшую там телеграмму. «Встречай». Спасибо, подруга Аня. Спасибо, дорогая Пудикова. Все сделала, как в письмах договорились. Получила твою телеграмму, да не встретила отца. Направился он прямиком к вашей родне, а может, и в другое какое место.
Лиля вздрогнула от пронзившей догадки. Нет, этого не могло быть. Чего ради? Они и не знают друг друга. Но сердце уже сдавила тревога: у Соловьихи он. А ту хлебом не корми, только дай наставить кого бы там ни было на праведный путь.
Какая беда от вина, водки и других спиртных напитков для человека, который редко и помалу пьет? А такая, что умный человек, знавший, как ему жить завтра, что делать, сам вдруг ставит себе подножку. И летит плашмя, и некому его поддержать. Сам поднимается, потирает ушибленные места, сам и клянет себя за оплошность. Всего две рюмочки выпила Татьяна Сергеевна, а за такой камень запнулась, костей не собрать. Утром чуть в голос не закричала: «Да что же это я вчера наделала? С какой радости всего такого наобещала!»
Конечно, не уезжай сегодня Степан Степанович, можно было бы в парткоме договориться и выписать ему пропуск в цех. Татьяна Сергеевна сказала бы в парткоме, что в воинские части родители приезжают, там военная тайна рядом — и ничего, можно. А у них в цехе ведь ничего секретного. Корреспонденты из газет, с телевидения по цеху расхаживают, а вот чтобы родители, отцы или матери — такого не было. Не было, так будет. В парткоме конечно же пошли бы навстречу. Но она об этом вчера не думала. Она прямо как директор завода гостя пригласила: «Завтра раненько пойдем с вами на завод, Степан Степанович. Все своими глазами увидите: и цех наш, и конвейер, и Лилечку свою, дурную головушку».
И вот оно — это «раненько». Лаврик на раскладушке, взятой у соседей, спит, будильничек у виска на табуретке тикает. А гость раньше ее поднялся. Одеяла и простыни сложил стопкой на кушетке и тихонько шмыгнул на улицу, ждет. Потрогала чайник — холодный, и ни крошки на зеленой клеенке. Не ел ничего, с тем из дома и вышел. Знает она ту повадку не затруднять хозяев завтраком, сама такая. А все-таки излишняя деликатность. Поел бы хоть сала своего, чаю со своим вареньем попил бы, если не хотел объедать хозяев.