Степан Степанович увидел широкую молодую спину Марины, которая застыла, как плита, потом увидел белый кулак Марины с тонким маленьким паяльничком. Кулак покачивался, паяльничек шлепал пайки. Степану Степановичу захотелось увидеть лицо этой Марины, и он решил, что когда обогнет конвейер, то поглядит с противоположной стороны на ее лицо.
— Это тоже паечки, тоже паечки. — Татьяна Сергеевна ускорила шаг, шла, говорила и помахивала левой рукой, словно отсчитывала спины сидящих на конвейере. — А вот это уже опять сборка…
Степан Степанович уставился в затылок девчонки с неживыми светлыми завитками, из-под которых выбились свои черные прядки, подумал, что у этой щупленькой девчонки очень смешная шапочка, и перевел взгляд на ее руки. Головка в чужих завитках дернулась влево, девчонка повернула лицо и с интересом поглядела на гостя.
— А вы с Ли лей похожи. — Она взглядом показала на сидящую где-то справа от нее Лилю. Степан Степанович не стал смотреть туда, что-то не давало, когда подойдут к Лилиному месту, тогда уж другое дело.
Молодежь на конвейере вела себя свободно: многие посмеивались, переговаривались, одна даже, он заметил, в перерыве, пока подползет работа, красила себе ресницы, поглядывая в зеркальце. А с этой, в шапочке, Татьяна Сергеевна повела себя слишком строго.
— Тебе, Верстовская, ну вот везде влезть надо. Работай внимательней, не отвлекайся.
Взять бы да положить этой востроносой девчоночке яблочко или по головке смешной погладить. «Ничего, востроносая, будет и на твоей улице праздник, терпи, ледащенькая, жизнь иногда так поворачивается, что и не знаешь, откуда что хорошее и нагрянет».
Он уже разделял на конвейере тех, кому работа соответствовала и кому нельзя было ее поручать. Паренек с желтыми, прямыми, как солома, длинными волосами худенькими пальцами держал паяльник, и было в его плечах столько недокормленности в детстве, столько предназначенной судьбой несчастливости, что у Степана Степановича зашлось сердце, словно у него была собственная вина перед этим желтоголовым пареньком.
Когда по ходу конвейера они завернули уже в обратную сторону, Степан Степанович не нашел Марину: плотных, крепких девах, сидящих напротив, теперь уже лицом к нему, оказалось много, они не были похожи друг на друга, но незыблемая широкая спина могла быть почти у каждой.
Степан Степанович уже порядком устал, и опять слова Татьяны Сергеевны оторвались от того, что он видел на конвейере. «Этот кронштейн с предохранителями и сетевой лампой, помните, все ехал и ехал с начала конвейера, рядом с каркасом блока, и наконец доехал до Лилечки. Она припаивает свои пять проводков, но… кронштейн, видите, еще болтается и еще несколько операций будет болтаться, и уж только потом винтики прикрутят его окончательно». Лиля не повернула к нему лица. Он узнал ее уже только тогда, когда отошел от ее места. Бледное лицо, детское плечико в желтой кофточке, как же это, — стоял рядом с ней и не узнал. У нее всегда темные волосы касались плеч, а тут на спине лежала косичка.
Татьяна Сергеевна все говорила, говорила, он почувствовал, как ей надо, чтобы он не просто постиг суть производства, но и сердцем коснулся этой тонкой техники, преисполнился к ней только мужчинам присущей любовью. Но он, как ни старался, не мог взять в толк многое из того, о чем она рассказывала, а когда понимал ее слова, не мог соединить их воедино с тем, что двигалось на конвейере. Только в конце этой утомительной экскурсии, измочалившей его вконец, он вдруг понял, что «блок», который она поминала чуть ли не в каждой фразе, — это и есть то, что он окрестил «коробочкой». И еще он понял: не для всех эта работа на конвейере. Есть такие, которых жалко. Среди таких самую большую жалость вызывала Лилечка. Татьяна Сергеевна должна его понять, у нее у самой дочка. Своей-то высшее образование дала. Хоть и вдали от нее живет, а все, что могли, что обязаны были для нее отец с матерью сделать, сделали. Только бы не обидеть Татьяну Сергеевну за ее старания и гостеприимство. Надо так ей сказать, чтобы поняла она: не сможет он теперь жить так, как жил, радуясь своей новой с Варей жизни. Не такой ценой его новая жизнь должна быть оплачена. Не для этих пяти паечек, хоть и кому-то нужных, необходимых, растил он без жены Лилечку. «Мы с вами, Татьяна Сергеевна, жизнь свою уже, считайте, прожили, если и есть в ней что хорошее, то оно не должно быть за счет детей. Подожмемся мы с Варей, отойдем в сторонку. Не захочет Лиля с нами жить, построим себе домик. У нас в роду, Татьяна Сергеевна, все строились да строились. А теперь это даже не проблема». Вот так бы сказать, да голос пропал и силы оставили. Закружилась голова, руку ко лбу поднес, а она дернулась, как плеть на взмахе.