— Когда станешь директором завода, — отвечал Валерий Петрович, — тогда я у тебя об этом спрошу.
— Главным технологом, — поправлял его Багдасарян, — потом министерство. Наш директор и все остальные будут показывать пальцем в потолок и говорить: вот там наш Багдасарян.
Иногда Валерий Петрович не выдерживал и на вопрос «какая же это реконструкция?» срывался на крик.
— Вот такая! — кричал. — Такая, такая, от которой выигрывает дело, а не ваша формальная логика! Конечно, лучше бы закрыть цех, все поменять, все довести до полного модерна! Сидели люди без цветных телевизоров и еще посидят! Завод весь закрыть, все выкинуть и заменить новым! Тогда у Багдасаряна не будет вопросов. Тогда все, что он выучил в институте, сойдется у него с жизнью. Но если бы мы так строили, если бы реконструкция была такой, как вам хочется, ты, Багдасарян, никогда не имел бы к ней никакого отношения. У тебя не было бы диплома. Государство не могло бы тебя учить бесплатно. А в собственном кармане вряд ли бы нашлись такие деньги.
У Багдасаряна, когда начальника цеха заносило, хватало выдержки не лезть на рожон. Он с достоинством произносил: «Я об этом подумаю» — и переходил к рабочим вопросам.
После таких стычек у Валерия Петровича оставалось чувство вины перед Багдасаряном. Не совсем обыкновенный человек Виген Возгенович. Никто не поверит, глядя на его благополучную, звонкую, как мяч, внешность, в какой передряге побывал технолог в детстве. Сам начальник цеха узнал об этом из статьи в заводской многотиражке и с тех пор после каждой стычки испытывал отцовские угрызения совести, будто обидел, занес руку над мальчуганом, который хоть и довольно давно, но чудом живет на свете.
…В сорок втором, выбив фашистов из села Заикино, наши бойцы нашли замотанное в тряпки живое существо. Это был мальчик лет двух с небольшим. То ли он был позднего развития, то ли стрельба и взрывы снарядов тому виной, но среди нескольких слов, которые он произносил — «мама», «дядя», «дай», «баба», — не было его имени. Он вытягивал два пальца, когда его спрашивали сколько ему лет, и кивал головой, соглашаясь с каждым именем, которое пытались угадать солдаты: Ваня? Коля? Володя? Старшина артбатареи Багдасарян понес мальчонку в штаб полка и уговорил начальника строевого отдела выдать справку, по которой мальчик по имени Виген считался бы сыном Возгена Ашотовича и Асмик Вардвановны Багдасарянов. Справку такую выдали, с ней и должны были отправить маленького Вигена в тыл. К справке старшина приложил два письма, в первом просил работников детского дома отправить мальчика Багдасаряна в его селение, второе было адресовано жене с просьбой беречь мальчика, как собственного сына. Полк отступал. Батарейцы, бредя по колено в грязи, погоняли измученных лошадей, порой разворачивали орудия, чтобы отбить наседавшего противника. В одном из боев погиб старшина Багдасарян, мальчишка осиротел во второй раз, и детство его прошло в детдоме. Только через много лет, уже отслужив в армии, Виген Багдасарян вдруг почувствовал неодолимое желание узнать, кто он на самом деле, есть ли на свете у него родные. Написал в детский дом; оттуда и прислали ему его личное дело с письмами старшины и справкой, выданной начальником строевого отдела. Написал письмо в селение Арташекс, неизвестной своей матери Асмик Вардвановне, ответили, что она умерла. Съездил в село Заикино. Никто не признал его: чужой был вид. Таких большеголовых, лупоглазых у них ни до войны, ни после войны не было. Только одна старуха, вглядевшись в него, сказала:
— Гомонок твоя фамилия. Кузнецы здесь были Гомонки, из рода в род все Гомонки — кузнецы. Этих, которых ты сын, поодиночке фашисты поубивали. Мать в сельсовете вместе с другими сожгли. Она, видать, тебя по дороге, когда сгоняли, в канавку и выкинула. А отец — или в партизанах, или на фронте погиб. У него вот, как у тебя, шеи не было, голова наполовину в плечах сидела.
Он не поверил старухе. До войны она жила в соседней деревне, Гомонки, вполне возможно, были кузнецами, но он не был их сыном. И тут же другая древняя старушка подтвердила это.
— У Гомонков детей не было. Она перед самой войной лечиться ездила, да уж родить никого не успела.
Виген Возгенович покинул родную деревню без боли в душе. Пусть все будет так, как есть. Нет у него родни: ни русской, ни армянской. Оттого, наверное, что рос он без семьи, и в мечтах его не посещала собственная семейная жизнь. Со страхом задумывался он о том, что ему, как всякому мужчине, положено жениться. Угнетало, что женщина, которая станет его женой, будет дома все время у него на глазах. А он, помня дисциплину и коллективное житье в детдоме, любил полежать в одиночестве с книжкой, любил в выходной поспать до двенадцати. Он бы уже давно женился, если бы у невесты была отдельная квартира. Она бы жила у себя, он у себя. Дети? Он не долго ломал над этим голову. Дети — в недельном детском саду.