Он потрясающе выглядел даже в дождь. Он всегда потрясающе вы-глядел и никогда не умел воспользоваться своим внешним видом. У него было крупное, сильное лицо полковника парашютных войск, грабителя высокого класса, героя Дикого Запада, лицо Брандо в расц-вете лет. Мы все зависим от нашей внешности. Почему его внешность никак не сумела поучаствовать в становлении его личности? При мет-ре 84 роста, с рожей и статью киногероя он был - о позор, о кретинизм - он был поэтом! Да еще поэтом-формалистом!
Он лишь чуть-чуть наклонил голову, чтобы дождь не заливал ему глаза. Если бы я был женщиной, я бы остановился, как пораженный молнией, увидев его, героя в плаще и шляпе. К нему никто не приебывался. Группы полукриминальных черных бездельников, стоящих, не-смотря на дождь, под навесами кинотеатров и магазинов на 42-й, не просили у него денег, не предлагали ему ничего и почтительно рассту-пались, если ему случалось пересечь их на пути. Меня, следующего за ним на расстоянии в десяток метров, пробовали схватить за рукав и сопровождали обычным угрожающим "Hey, man...". Я, правда, был в джинсах, в кожаном пальто и с зонтом. Но и в плаще, и шляпе они ко мне обычно умеренно приебывались.,. Но не к нему. Он шел, как нож, разрезая дождь, криминалов, проституток и зараженный запахом бензина, пиццы и жидкого кофе воздух. Как нож в масло, вонзался он в эти субстанции. Вряд ли он даже замечал народ вокруг. Может быть он шел и выкраивал трагедию? Однажды, еще в Москве, он уже выкроил одну и, кажется, до сих пор отшлифовывал ее. Он работал медленно.
Я не видел его больше года. Я понятия не имел, чем он занимается. Может быть бросил поэтические глупости и занялся настоящим де-лом, подходящим к его лицу? Я точно знал его возраст. Ему сорок шесть лет.
Мы пересекли авеню Америки и приближались к Пятой. На противоположной стороне улицы бежала ограда сквера у Public Library. Из-за ограды, из глубины сквера раздались взрывы и повалил густой дым. Он лишь вертанул шляпой в ту сторону, но не замедлил и не убыстрил шагов.
На Пятой, он ожидал зеленого огня, собираясь, очевидно, пересечь авеню, ожидал, хотя не было видно ни единого автомобиля; я взял его за рукав.
- Мистер Казаков, если не ошибаюсь?
Он поглядел на меня безо всякого удивления. Разомкнулся суро-вый рот.
- Ха, ты...
Я открыл было рот, но зажегся зеленый огонь.
-Я на ту сторону, - сказал он и снял одну ногу с тротуара.
- Я тоже.
Мы пересекли авеню.
- Я - вниз, - сказал он и повернул в downtown.
- И я вниз.
Мне совсем не хотелось возвращаться к себе. Он был необщителен, как дикий кабан, но все же живая душа. Я знал, что его можно раско-лоть, что он всегда поначалу суров и неразговорчив, но вполне воз-можно заставить его провести с тобой пару часов. Мы молча и энергично шагали вниз по Пятой.
- Выпьем, Вилли? - предложил я, вспомнив, что киногерой любил в свое время поддать. У него было настоящее законнорожденное иностранное имя Вилли. Во времена, когда он родился, в СССР счита-лось хорошим тоном давать детям заграничные имена.
- Угощаешь? - хмыкнул он.
- Угощаю. Знаешь бар поблизости?
- А который час?
- Два.
- Есть один на 30-ых и Бродвее... Пойдем?
Мы зашагали, и дождь заколотил по нам с яростью.
Заведение оказалось не баром, но черт его знает каким пакистанско-индийским сараем. В скучнейшем зале с желтыми стенами и ме-белью, вылитой из говна, в углу сидели несколько типов непонятной национальности и играли в шашки. Один из типов встал. Грязная бе-лая рубашка расстегнута до пупа, шаровары типа кальсон с желтыми
пятнами вокруг гульфика. Я понял, что тип знает Вилли. В улыбочке расплылись синие губы и обнажили корешки зубов.
- Виски, - попросил я. - "J".
- No "J", no "J".,. - радостно объявил экс-житель индийского суб-континента.
- Хуй-то! - торжествующе воскликнул Вилли. - Чего захотел! "J" он захотел. Да у него никогда таких благородных напитков не водилось. Правда, Рабиндранат?
К моему остолбенению, гнилозубый улыбнулся еще шире и сказал:
- Плавда, плавда...
Следует сказать, что я против условных персонажей и карикатур на человека, упрощенных третьестепенных образов и ролей в жизни и в литературе. Оттого я не люблю театр, где рядом с главными героями, красивыми и имеющими полные имена, всегда копошатся: 3-й раз-бойник, четвертый солдат, хозяин трактира. Но что ты будешь делать, когда в жизни сплошь и рядом встречаются такие личности. "Хромой старик", "прыщавая официантка" - явления ежедневные. Гнилозубый - карикатура на человека, был тут на месте, и скалился. Пусть на меня обидятся все пакистанцы, индийцы и жители Малайзии, Индонезии и вольного города Сингапура, но, бля, как же противно он выглядел!
- Вы что, обучаете население Нью-Йорка русскому языку, мистер Казакоф?
- Да, ликвидирую неграмотность. Чтоб они были готовы, когда наши придут... Скажи здравствуйте, Рабиндранат.
- Здратуте... - весело проквакал индо-пакистанец и загоготал. Он начинал мне нравиться. За карикатурным фасадом и третьестепенной ролью, может быть, скрывалось пылкое сердце и незаурядный ум.
- Молодец, бля... Привык... Отзывается на Рабиндраната. - Вилли вынул руку из кармана плаща и, вдруг, жест необычайный, так как Вильям Казаков был до болезненности брезглив, потрепал карикатуру на человека по жирной щеке. Настоящее его имя в три раза длиннее, так я называю его Рабиндранат, в честь Тагора. У него можно купить или калифорнийского вина, или, что, естественно, дороже, бутыль итальянского, скисшего ... или жидовского сладкого...
- Может быть, пойдем куда-нибудь в другое место?..
- Вокруг все закрыто. Нужно или пиздячить обратно в uptown, или идти в Гринвич-Вилледж, где цены, как ты сам понимаешь, ну его на хуй. Можем купить у Рабиндраната бутыль и пойти ко мне в отель.
Мы выбрали "жидовское-сладкое", как называл израильское вино Вилли за то, что оно жирнее. Имелось в виду, что оно гуще, больше забирает, в нем больше градусов.
- Twenty dollars, - сказал Рабиндранат, вынеся нам пыльную бу-тылку с разорванной этикеткой. На ней Саломея исполняла танец с го-ловой Иоанна на подносе.
- Ты что, охуел, Рабиндранат? Посмотри на него? И не засмеется...
- Ten dollars, - сказал Рабиндранат и посмотрел мимо Вилли на стену за ним. На стене, меж двух бамбуковых планок висела акварель, изображающая раджу на столе, охотящегося на смехотворного тигра или леопарда, похожего на драную кошку.
- Дай ему два доллара, - сказал Вилли, - и пусть идет на хуй.
- У меня только пятерка.
Казаков вынул из моей руки пятерку и сунул Рабиндранату.
- Держи пять bucks и тащи еще бутылку.
Рабиндранат. довольно осклабился, сунул пятерку в карман гряз-ных шаровар и исчез за занавеской. Возвратился с еще более запылен-ной бутылью "жидовского сладкого". Отдал ее мне и вдруг поклонился Вилли.
- Видишь, как с ними надо. Твердо. Если ему позволить, он тебе на голову насрет. Нужно твердо. Ну-ка, Рабиндранат, забыл, как пола-гается, целуй руку!
К моему полному остолбенению, Рабиндранат наклонился и сочно поцеловал руку поэта Вильяма Казакова.
- Не хуя себе... Что все это значит?
- Я похож на одного из их Богов! - гордо объяснил Вилли.
- На какого же?
- Он мне говорил, но я забыл. Я в их мифологии нс хуя не разбираюсь, хотя и учил их историю в университете... Ну что, здесь останемся, или пойдем ко мне?
- Как же ты можешь быть похож на индийского Бога, когда они все жирные и щекастые...
- А вот хуй-то! Ты путаешь индуистских Богов с Буддой, который происходил из монгольского клана Шакья, как сейчас доказано. Боги индуизма арийцы, как и я. Индо-европейская группа...
- O.K., - сказал я, - пойдем к тебе. Бог должен соблюдать дистанцию между собой и поклоняющимися. Поправив шляпу на го-лове индийского божества, сжимая в обоих руках бутыли, он пошел к двери. Я за ним.
"Кинг Дэвид" был стар и густо населен. Он был в большой моде у приезжающих в Нью-Йорк испугаться малосостоятельных провинциалов. В особенности у являющихся на специальных автобу-сах со среднего Запада Соединенных Штатов туристов-пенсионеров. Днем 28-я улица кишела седоголовыми. В полтретьего ночи она была мертва. Лишь почему-то светился всеми огнями coffee shop в холле отеля. Зевая, задумчиво глядел на дождь старый официант в красной пилотке.