Над городом зареяли красные полотнища, только вместо серпа и молота в белом круге черным пауком свернулась свастика. Открылись магазины, парикмахерские, кондитерские лавки и рынки, только вывески теперь были на немецком, да в витринах красовались портреты надменного Гитлера с косой челкой и черным квадратом усов под носом.
По городу ездили агитационные машины и сообщали через громкоговорители приказы немецкого командования. В перерывах вещания крутили пластинку «Марфуша все хлопочет, Марфуша замуж хочет, Марфуша будет верная жена». Люди стояли возле агитмашин и слушали. Происходящее напоминало страшный сон.
В кинотеатрах шли фильмы «Тигр Эшнакура» и «Индийская гробница», а перед сеансом показывали хронику о победах германской армии. Там же, в кинотеатрах немцы устраивали облавы и увозили людей либо в гестапо, либо в Германию.
На рынках висели доски с ценами, выше которых торговать было запрещено. За нарушение расстрел. Деньги ходили немецкие и советские. Курс марки к рублю был, как сейчас курс гривни к евро - один к десяти.
Евреям приказали нашить желтые звезды и ходить только по дороге, не наступая на тротуар.
Чтобы население не передохло, немцы раздавали баланду. Хлеб выдавали по карточкам, точнее не хлеб, а брикетики горелого пшена, собранного с сожженных Красной Армией полей - 100 г детям, 50 г взрослым. К «хлебу» полагался «довесок».
Младший брат Нины Помазковой Игорь получал хлеб, прятал за пазуху, а довесок долго жевал во рту, растягивая удовольствие. У них образовалась в оккупации своя ватага - Семен-карманник, Кифилей, Муха, Рио-Рита, Вера-Вероська. Днем мальчишки считали немецкие самолеты, летящие бомбить Севастополь. По возвращении пересчитывали и, если не хватало хоть одного, бурно ликовали - сбили!
По ночам в той стороне, где Севастополь, в небе стояло зарево, и доносился беспрерывный гул, будто стонала сама земля.
ДАША ЖУКОВА У ДЕДА.
Москва. Выхино. Наши дни
У нас в школе проводили «дискотеки 80-х», отстой полный, мы на них ходили только чтобы поугарать. Орали дурными голосами «It’s my life» и пальцами водили у бровей, как этот... не помню короче в «Криминальном чтиве», который танцевал с этой, ну, из «Киллбилла», с Умой Турман. Еще выли «Бел-л-лые розы, бел-л-л-лые розы». Че там еще за хиты были? А! «Оne way ticket»! А я решила устроить деду «дискотеку 40-х», пусть молодость вспомнит. Скачала немецкий марш из тырнета, подкралась, осторожно вставила ему наушники в уши и... врубила плеер на полную громкость!
Wenn die Soldaten Durch die Stadt marschieren, Oeffnen die Maedchen Die Fenster und die Tueren Ei warum? Ei darum! Ei warum? Ei darum! Ei bloss wegen dem Schingderassa, Bumderassasa! Ei bloss wegen dem Schingderassa, Bumderassasa
Как мой дедуля подскочит, как очи выпучит, как заорет благим матом: «Нина, немцы!» и бежать куда-то порывается, а ведь притворялся, что даже встать в туалет для него проблема, а тут живее всех живых скачет по кровати. Я тужусь, чтоб от смеха не лопнуть, и снимаю этот постельный брейк-данс на мобильник, завтра размещу в инсте - вот лайков соберу!
Он меня заметил - ка-а-а-к цапанет за руку, как замычит:
НЫы-ы-ы-ы-ЫЫЫЫНа-а-а-а!
У него не руки, а клешни! Не ожидала я от немощного старца такой прыти, кричу: «Отпусти, мне больно!», он не слышит, у него же в ушах марш грохочет. Он бы мне точно руку вывихнул, если б я не догадалась выдернуть из него наушники. Его от тишины кондратий хватил, сидит с вытаращенными глазами, понять ничего не может, увидел, что я прячу за спину наушники, потрогал свои «лопухи» и подозрительно прошамкал.
А што это было?
«Дискотека сороковых», шмыгнула я носом, - по заявкам ветеранов. Думала, тебе приятно будет вспомнить молодость...
Ни хуя себе уха! Я же чуть не чокнулся спросонья... Разве можно так шутить?
Ну, все, все, проехали, извини! Программа «Розыгрыш» не удалась.
Розыгрыш? Так это был розыгрыш?
Дед лег и отвернулся к стене. Какой он стал маленький, усохший! Мне стало его так жалко! Вот так всегда - сделаю какую-нибудь глупость, поругаюсь с кем-нибудь, а потом так стыдно, что жить не хочется.
Села я к деду на кровать, погладила его по костлявому плечу.
Дедуль, ну извини. Хочешь оладушек сжарю?
Он повернулся, насупленный, сморщенный. Строго приказал.
Возьми стул. Сядь! Рассказать я тебе должен. Нельзя такое с собой в могилу уносить. Ты ведь знаешь, партизанил я в Крыму.
«Уроки мужества» повторялись в каждый мой приезд. А не выслушаешь со всем вниманием - все, ты ему враг смертельный.