«Our lady of Pompei Church». Все становилось на свои места. Он обогнал Олсон и, проехав чуть далее собора, остановился, заняв удобное место для наблюдения. Судя по количеству машин на стоянке около церкви, там до сих пор продолжалась служба. Не прошло и пяти минут, как в зеркале заднего вида появился столь знакомый уже силуэт. Каждый шаг Джессики становился всё тяжелее и, не дойдя ярдов сорок до входа в храм, она застыла на месте. В этот момент двери собора широко распахнулись, и улица наполнилась жизнерадостным гулом прихожан, которые возбужденно цитировали, обсуждая между собой, недавнюю речь пастора. Разбившись на группы и мило общаясь, никто из них не обратил внимания на женщину, стоявшую посреди тротуара с опущенной головой, а просто аккуратно обходили её, продолжая движение. И когда этот поток из умиротворенных людей превратился в небольшую стаю автомобилей, разбегающихся в разные стороны, а спустя короткое время, растворился полностью, Джессика подняла лицо, не сводя взгляд с дверей храма. Возможно, если кто-то из прихожан остановился, заговорив с ней, или в этот момент из церкви вышел пастор и обратил на неё внимание, всё пошло бы по-другому. А так она приняла это как знак, что теперь здесь, в этом бренном мире, никому не нужна. Резко развернувшись и думая о пройденной точке невозврата, Джессика направилась домой, чувствуя, что сегодняшний день выжал все силы, а внутри стремительно занимало своё место глубокое смирительное равнодушие, как у бездомного, который устав бороться, просто отдается течению, привыкает и успокаивается, четко осознавая, что дно его удел.
Влад не отправился за ней, понимая, что именно сейчас она приняла окончательное решение, которое отправило все сомнения на недавно образовавшуюся мусорную свалку жизненных принципов. Он знал много людей обоих полов, которые ради денег легко и непринужденно закопали свои убеждения, даже ни разу не пытаясь оправдать самих себя, и насколько этот процесс был труден для Джессики. Но в отличие от них, которых никто никогда не вспоминал, стоило им исчезнуть, Стеблин был уверен, эта простая обычная женщина станет для многих жителей Сиракьюс в своем роде героиней, примером того, на что способна мать ради лучшей жизни своего ребенка. Эта сцена около церкви никоим образом не растрогала Влада, и он продолжал относиться к Олсон как к единственному полезному, поэтому его надо беречь, в данном деле инструменту. А затем, наблюдая через лобовое стекло, как небо затягивают насыщенные влагой облака, поймал себя на мысли, что каждый из нас пользовался тысячью шариковыми ручками, которые все выполняли одинаковую функцию — сохранить заданный тобою след на бумаге, но только одна, максимум две, останутся в памяти навсегда, как Джессика.
Капли дождя сложным ритмом выдали барабанную партию по капоту и уже через несколько секунд мощный водный поток одновременно с раскатом заставил спрятаться редких прохожих под крыши своих домов, вызывая негодование, что вторую половину субботы придется провести под поставленные диалоги всевозможных ток шоу. Влад посмотрел на приборную панель, где электронные часы показывали, что если Джесс нигде не задержалась, то успела домой, оставив нагрянувшему ливню промочить до костей другие невинные жертвы. Заведя двигатель, он включил стеклоочистители и, наблюдая за тщетностью их работы, решил переждать непогоду на месте, а правая рука, как будто сама по себе, непроизвольно начала перебирать радиостанции на автомобильном проигрывателе. Но стоило на мгновение появиться волшебному звучанию акустической гитары Джеймса Хэтфилда, как рука резко оторвалась от кнопки переключения, переместившись на регулятор громкости, наполняя салон, по мнению Стеблина, единственным лирическим хитом с неповторимой горечью цинизма, что и делало его непревзойденным — «Nothing else matters». Он сразу забыл о Джессике и причинах своего нахождения здесь, а спрятавшийся за полупрозрачной стеной воды собор, отражающийся в автомобильном зеркале, придал всей этой обстановке новые беспросветные психоделические оттенки, заставив полностью накрыться тяжелым одеялом печали о первой, самой настоящей и поэтому единственной в этой жизни любви. Именно тот последний разговор семнадцать лет назад, тот момент расставания двух людей, полностью поглощенных друг другом, но не в силах изменить сложившиеся обстоятельства, приведшие их к брождению по тому проклятому лабиринту имеющего лишь начало и узкие проходы только для одного, сделали Влада жестче по отношению к проблемам других людей. Поэтому многие, незнающие его близко, считали эгоистом и циником, имея на это полное право. А как же было его узнать, когда он больше не подпускал к себе никого? Храня воспоминания только о ней, как спрятанную далеко от чужих глаз шкатулку, открывая которую, каждый раз доставал оттуда незабываемое тепло и радость тайных откровенных встреч, которые имели срок давности, но не имели срока годности. Даже брат не знал о содержимом того ларца.