На Рождественском богослужении я был рядом с Жанной, вновь облачившейся в свою женскую одежду и спрятавшей под вуалью коротко остриженные волосы. Король сидел впереди нас. В минуту, когда восславили Рождество Иисусово, он шептал рыцарскую молитву:
Отче наш на небесах, Спасти желающий нас всех, Имя благое Твое да святится, Дай нам мольбою к Тебе возноситься, В царство Твое укажи Ты нам путь, Чтобы с него не смогли мы свернуть. Воля Твоя да царит на земле, Как и на небе. Дорогу к Тебе Ты укажи нам, да были бы мы С сонмами ангелов счастьем равны. Хлеба пошли нам на каждый наш день, Чтоб не коснулась нас голода тень. Душе — Святое Причащенье, А телу — силы укрепленье. Равно прости Ты нам наши грехи И отпусти все земные долги, Яко оставим мы нашим врагам, Злым кознодеям и должникам. Спаси нас и от искушенья, И от дурного помышленья. Господь, веди нас ко спасенью, От всех невзгод подай нам избавленье. Аминь речем, да примет Бог его, Он, Всеблагой, начало и конец всего.Жанна проговорила эту молитву вместе с ним. И в сочетании двух голосов они достигли высшей точки своего земного существования, и многие тогда поняли, чем были они друг для друга: властный голос Бодуэна, одушевленный пылкой и необоримой верой, и эта музыка листвы и струящейся воды в голосе, присущая ей одной, заключавшая в себе всю человеческую нежность. Потом Жанна произнесла:
— Да снизойдет на меня Божья благодать, водительница и защитница пяти моих чувств, помощница в пяти делах милосердия, да укрепится дух мой в двенадцати символах веры, да не преступлю я через десять заповедей, да не совершу семи смертных грехов до последнего дня моей жизни.
И тут же голос Бодуэна влился в ее голос и поддержал это моление. Когда Архиепископ вознес Святую Гостию[11], детям показалось, что они видят трепетание светоносных крыл под сводами и вокруг алтаря. Мои глаза этого не увидели. Наверное, то были сверкающие отблески бесчисленных свечей, но разве это важно?
Да, разве это важно? Уверен я лишь в том, что демон, как всегда, подкарауливает у дверей! Но ни он, ни Саладин не могут ничего поделать со святым телом короля. Но, сколь ни был он безбожен, Саладин все-таки чем-то напоминал рыцаря. Величие его преклонилось перед прокаженным. Он не мог себе запретить восхищаться нашим королем, хотя это вынужденное восхищение еще больше разжигало в нем жажду действовать. Демон не ведал столь тонких чувств. Он видел перед собой только препятствие, о которое разбивались все его происки.