Добро и зло не могут существовать друг без друга. В мире абсолютного добра не существовало бы самой категории «добра». Вкушение от запретного плода, акт познания — это та крупица зла, которая придает жизни осмысленность. Нет «злых» и «добрых» поступков, и мерилом всему служит наше стремление к истине.
Держа Лену-Анель за руку, я мысленно приказываю ей, снова и снова: «Забудь, забудь, забудь…»
Труднее всего вычеркнуть из ее памяти то, что произошло в подвале, вычеркнуть хотя бы на время, чтобы в ее воспоминаниях накопился какой-то положительный запас.
«Забудь, забудь, забудь…»
Кажется, мне это удается. Выражение ее лица уже не такое страдальческое. И внезапно из ее подсознания до меня доносится музыка — тихая-тихая, словно вздох на ее все еще мертвенно-бледных губах…
Издалека, через сиреневые, влажные от дождя сады неслись эти звоны… Звоны! Ветер подхватил капли дождя и швырнул их с размаху в висящий под облаками колокол, а ласточки, пролетая мимо, пронзительно кричали о таящемся за облаками солнце. Начинался день, и тысячи маленьких ручейков вливали в него свои переливы и отсветы. Начиналась жизнь!.. Возгласы, вихрь всех оркестровых инструментов, и над всем этим — мерные колокольные удары. Шаги судьбы, ведущие в неизвестность, поступь души, выплавленная из хаоса переживаний усилием воли… Сознание краткости жизни и тщетности многих усилий, сознание каждодневного героизма того, кто продолжает идти дальше, наверх, к висящему под облаками колоколу… Так тяжек путь, так сбивчиво дыханье, так велико напряжение чувств идущего…
В два часа ночи я подошла к заброшенному погребу. Ночь была безлунной, и я наощупь спустилась вниз по замшелым ступеням. Я понимала, что это опасно, но мне хотелось испытать свои силы, узнать, на что я способна.
Внизу была небольшая земляная площадка — и еще одна лестница, более короткая, ведущая собственно в подвал. Запах курева говорил мне о том, что там, под землей, люди. Впрочем, я и так была уверена, что это притон наркоманов. Мне важно было застать тех, восьмерых…
Внезапно мне ударил в глаза яркий свет. Кто-то направил мне в лицо фонарик. Метнувшись в сторону, я увидела долговязого мужчину из соседнего корпуса. Он преградил мне дорогу. Лицо его было мрачным и свирепым.
Я пристально посмотрела ему в глаза, и он отступил, глухо рыча что-то, словно сторожевой пес, которому не позволили порвать брюки непрошеному гостю. Спустившись по второй лестнице, я увидела примерно дюжину сидящих и лежащих мужчин. Мой взгляд сразу остановился на фигуре, пристроившейся на куче старых ватников и больничного тряпья. Бабка! Из-под фланелевого халата у нее торчал край ночной рубашки, одна нога заголилась почти до бедра и казалась безобразно дряблой и пухлой в мерцающем свете двух свечей.
На земляном полу валялись шприцы.
Почти у самых моих ног, на деревянном ящике сидел Горбун — он отреагировал первый. Своими цепкими обезьяньими руками он схватил меня за щиколотку и захихикал. Потом резко привстал, торопливым, воровским движением провел по моей ноге своей влажно-холодной лапой и снова захихикал. Не сказав ни слова, я ударила его ногой в лицо.
Мужчины закопошились, поднялись, окружили меня со всех сторон. Вид у них был угрожающим. У меня не было никаких сомнений в их намерениях. И, ощутив в себе первую волну ярости, я радостно засмеялась: громко, дерзко, вызывающе. Некоторые попятились назад, у одного блеснула в руке финка. Воспользовавшись мигом замешательства, я метнулась к ступеням, толкнув на ходу стоявшего там верзилу, и теперь за спиной у меня никого не было. Я сказала:
— Вы получите сполна за то, что изнасиловали ее. А теперь разбудите Бабку, и пусть она всем вам отпустит грехи!
И я снова расхохоталась, чувствуя, как в моих глазах загорается зеленое сатанинское пламя.
И тут они набросились на меня. Вернее, все они рванулись в мою сторону, колотя по воздуху кулаками и на ходу сбивая друг друга с ног, но так и не сумели до меня добраться, хотя я по-прежнему продолжала стоять на ступенях. Что-то встало на их пути, незримое и неодолимое, доводившее их до исступления и бешенства. Теперь уже у четверых в руках были ножи.
Я стояла, не шелохнувшись, с каждым мигом наполняясь все больше и больше незнакомой мне прежде разрушительной силой. Все мое тело вибрировало от огромного внутреннего напряжения. Наконец, повернувшись к беснующимся мужчинам спиной, я поднялась вверх по ступеням.
Безлунная и безветренная ночь… В оставшейся после дождя глубокой луже громко пели лягушки. Мне не хотелось пугать этих симпатичных животных, но клокотавшая во мне энергия требовала выхода — и я протянула вперед обе руки…