Размышляя об этом, Юриков направился на кухню — выпить чаю перед сном, все-таки завтрашняя сцена потребует напряжения.
…Допивая чай, Валентина ждала, когда Лисицын обратит на нее внимание. Поняв, что так можно просидеть два часа, решила подать голос:
— Андрюш, а можно завтра без змей обойтись? Я их с детства боюсь.
— Что? — вскинулся Лисицын, оторвавшись от своих мыслей, — какие змеи?
— Ну завтра, на съемке, которые Клеопатру кусать должны, — жалобно прогундосила Валентина, — я их терпеть не могу!
— Но не могу же я из-за этого ее удушить или зарезать!
— А знаешь, можно взять игрушечных, я видела, есть такие — за хвост держишь, а она вся извивается, как живая.
— Ага, и кукольный фильм снимать.
— А если укусит? — не унималась она, одновременно думая, что самое лучшее — забеременеть от него, тогда он пойдет на все уступки.
— Не укусит. Снимем отдельно и смонтируем. Или вот — снимем змею на Зоиной руке, ее руки похожи на твои.
Лучше бы он этого не говорил. Валентина обиженно поджала губы. Конечно, она сейчас все высказала бы ему, но еще не время. Он тоже понял, что допустил оплошность, но не подавал вида. Валентина давно уже стала раздражать его какой-то своей пресностью. Если бы не фильм, он давно бы нашел повод тихо-мирно расстаться с нею. Но сам же, дурак, предложил ей сниматься. Что он тогда в ней нашел, с чего взял, что сможет научить, увлечет ролью, идеей? А теперь она замуж хочет — видно же. Сейчас распатланная сидит за столом, а что будет, если женой станет?
— Налей еще чайку, а? — попросил Лисицын.
Валентина молча встала из-за стола, подошла к плите, потрогала рукой чайник, прикидывая, подогревать ли, потом решила, что и так сойдет, плеснула в чашку, пролила воду на плиту.
«Снять бы завтра последнюю сцену, и — привет. Смонтирую, и полгода ни за что браться не буду, — думал Лисицын, сидя спиной к Валентине. — И больше — никаких блатов, знакомств, просьб. Хорошо еще, что Юриков вытягивает, а то вообще болото было бы, одна массовка».
— Андрюш, — донесся голос Валентины и перед ним появилась сначала чайная чашка, потом рука, потом живот Моревой, которая, вероятно, решила сменить гнев на милость, — ты скажи завтра Славке, чтоб он от сценария не отклонялся. А то я путаюсь.
— А ты не путайся, — ответил Лисицын, тоскливо подумав, что за нее время их знакомства Валька ничего без бумажки толкового не сказала. — Импровизировать умеешь?
— А зачем? — искренне удивилась она. — Расписано же все. Ему что, выучить лень? И вообще, не понимаю, что вы все в этом Юрикове кашли, носитесь с ним… Просто ему роли выигрышные достаются.
— Можно подумать, что Клеопатра — не выигрышная роль, — съязвил Андрей Васильевич. — Зачем же тогда соглашалась? Ладно, пойдем спать лучше, пока не поссорились.
Он отодвинул от себя совсем остывший чай и встал из-за стола.
Валентина поставила чашку в раковину, подумала, не вымыть ли посуду, махнула рукой и направилась за Лисицыным.
…Юриков поставил чайник на огонь и машинально закурил. Вообще-то перед съемками он не курил, приберегая драматический баритон для работы. Но сейчас это получилось неосознанно.
«Октавиан завидовал Антонию — его легкости, умению проводить целые ночи в попойках и оргиях, его способности вызывать симпатии. Октавиан ненавидел Марка за тот давний подлый слушок о том, почему дядя Гай Юлий так любил своего юного племянника, да и не только Гай Юлий. А это его письмецо, ставшее известным всему Риму: «С чего ты озлобился? Оттого, что я живу с царицей? Но она моя жена, не со вчерашнего дня, а уже девять лет. А ты как будто живешь с одной Друзиллой? Будь мне неладно, если ты, пока читаешь это письмо, не переспал со своей Тертуллой, или Терентиллой, или Руфиллой, или Сальвией Титизенией, или со всеми сразу, — да и не все ли равно, в конце концов, где и с кем ты путаешься?». Может, поэтому он так долго ждал, пока Марк совершит оплошность, и наконец подставится? Да, Клеопатра оказала Октавиану неоценимую услугу. Этот расчетливый мускулистый наследник Цезаря не упустит своего. Не зря же его еще при жизни стали называть божественным Августом. Но она-то, она… Не могла же не понимать, что после январского выступления в сенате Октавиан уже не остановится. Что не только ее поведет на цепи по Риму за своей колесницей, но Цезариона, ее сына от Юлия, убьет, и, быть может, детей от Антония».