И Лонгин, неожиданно для самого себя, поднял руку для приветствия. И в этот миг обрушилась тишина и рев толпы заглушил все вокруг.
Через несколько мгновений, когда эта безобразная толпа умчалась, улица вновь наполнилась праздным людом, таким шумным и беспечным, как будто ничего не происходило вот тут, только что. Лонгин постоял еще немного. Снова и снова перед его глазами всплывала картина безумствующей толпы и одинокого человека посередине ее. Это было как наваждение. Лонгин повернулся и, как-то сразу обессилев, побрел к постоялому двору. Пока он шел, не замечая ничего вокруг, его мучило одно и тоже, ему казалось, что он когда-то раньше видел этого человека, которого несла с собой беснующаяся толпа.
Элиоз всю ночь не сомкнул глаз. Едва забрезжил рассвет, как он уже шел в верхний город, к храму. Несмотря на ранний час, в дальней части храма толпился народ. Элиоз после вчерашней встречи с Анной уже знал, что вчера схватили того рыбака и торопятся с судилищем над ним. Ибо была пятница, двенадцатое нисана, а на следующий день, в субботу уже никто ничего не мог бы сделать. Элиоз попытался пройти через толпу. Его немилосердно толкали, он несколько раз споткнулся и чуть было не упал. Наконец, он смог пробиться до той палаты, где заседал синедрион. В это время распахнулась дверь и оттуда вышел быстрым шагом, в развевающихся одеждах, взбешенный Иосиф Каиафа, зять Анны. Элиоз бросился к нему.
— Скажи, что решил синедрион?
Каиафа пожал плечами.
— Его отведут к прокуратору. А тот велит его распять. Вот и все, о чем тут можно говорить? Ты подожди, Элиоз, у меня к тебе очень важное дело.
Элиоз плохо слышал, от усталости его стало трясти мелкой дрожью. Каиафа, откидывая в стороны длинные рукава своего платья, отвел Элиоза в сторону.
— Мне понадобятся сегодня люди из охраны твоего каравана паломников. Приведи несколько человек вместе с сотником к дому Анны. Только поторопись.
И он легонько подтолкнул Элиоза, а сам, высоко подняв надменную голову, прошел сквозь толпу, которая почтительно расступилась перед ним, обратно, в палату суда.
«Проснись, сотник, прошу тебя, проснись!» — услышал сквозь забытье, охватившее его после возвращения из города, Лонгин. Он открыл глаза и резким пружинистым движением сел на своем ложе. Он не сразу узнал в темной согбенной фигуре на фоне освещенного солнцем четырехугольника распахнутой двери, Элиоза. Увидев, что Лонгин уже не спит, Элиоз, не спросив даже разрешения, вошел, что было совсем уже непостижимо для него, всегда такого деликатного.
— Что с тобой, рабби? — изумленно спросил Лонгин, не узнавая в этом трясущемся человеке всегда спокойного и ровного Элиоза.
— Прошу тебя, сотник, возьми несколько своих воинов и пойдем. Я отведу тебя к Анне, первосвященнику.
— Зачем? — удивился Лонгин.
— Прошу тебя, не спрашивай, так просто не объяснишь. Мне так тяжко, как будто в груди камень. Пойдем со мной, Лонгин, — попросил Элиоз.
Все более изумляясь, Лонгин молча встал, оделся и они вместе зашли на постоялый двор. Лонгин подозвал к себе несколько воинов, наиболее преданных ему. Непонятность происходящего тревожила его и он не велел брать с собой оружие, чтобы не попасть в какую-нибудь неприятную историю. Сам он был тоже невооружен, если не считать кинжала, который он не снимал даже тогда, когда ложился спать.
Молча шли Лонгин и его воины за понурым, но быстро шагавшим Элиозом, пока не дошли до дома Анны.
— Вели своим воинам подождать здесь, — тихо сказал Элиоз.
Лонгин бросил несколько слов и его люди остались у ворот дома. Элиоз и Лонгин вошли вовнутрь.
Анна, с красными воспаленными глазами и трясущимися от плохо скрываемого гнева руками, ждал их.
— Наконец-то, Элиоз! — раздраженно бросил он так, будто Элиоз был его слугой. — Где твой сотник?
Элиоз отступил в сторону и слабым движением руки показал на Лонгина. Лонгин стоял, слегка расставив ноги, крепко и независимо, высоко подняв голову и безразлично глядя поверх Анны. Лукавый старец не пришелся ему по вкусу.
Анна, сразу почувствовав в Лонгине своевольного человека, преобразился. Он приблизился к Лонгину, нервно потирая руки и растягивая тонкий рот в кривой притворной улыбке.
— Слушай, сотник. Это не займет много времени ни у тебя, ни у твоих людей. Зато будет щедро, очень щедро оплачено, — многозначительно произнес Анна.