– Мадам, вам понравилось в Гюллене? – голос дворецкого не был насмешлив; впрочем, будь так, ей, пожалуй, было бы легче, глубоко дыша и пытаясь справиться с безумно колотящимся сердцем, подумала Клэр. Она обернулась, оторвав взгляд от двери, и посмотрела на него.
– Нет, – произнесенное второй раз, это слово будто бы перестало быть отрицанием, став обещанием, вызовом и ожиданием нового.
Дворецкий наклонил голову.
– Я так и думал, – тоном, которым с утра на вокзале отдавал распоряжения местным носильщикам, произнес он. – И я очень рад за вас.
Клэр взорвалась.
– Как ты… Как вы… Как вы можете быть рады за меня, Альберт? – сдавленным голосом, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать, проговорила она. – Как… Вы же все знаете, – устало прошептала она, отвернувшись. И тут же добавила: – Знаете, что я боюсь. – Уставившись перед собой, она продолжила тихой скороговоркой, словно думала, что иначе ни за что не сможет сказать этого вслух: – Вам известно, что я имею в виду. Он, – Клэр кивнула на дверь, имея в виду молодого человека за ней, – даже если он не жиголо и не альфонс, если он вправду тот, за кого выдает себя, разве может быть, что я на самом деле ему… – она застыла и закончила с остановившимся взглядом: – Я, а не Клэр Цаханасян.
Альберт стоял рядом с ней и казался совсем неподвижным.
– Вы и есть Клэр Цаханасян, – негромко сказал он, и ей стало так больно, что она почти возненавидела его.
Несколько минут было тихо; весенний воздух касался щек, ласкающим жестом любовника, которому хочется поиграть.
– Чего вы боитесь, Клэр? – старый дворецкий поднял руку и снял темные очки. – Вернее, чего вы боитесь больше, – того, что вы ошибаетесь, или того, что это правда?
Некоторое время Клэр смотрела на него.
– С вами всегда было так сложно, – сказала она, нарушив молчание.
– Для этого вы меня и наняли, – бесстрастно откликнулся он.
Клэр дернулась, словно ее ударили.
– Альберт…
– Клэр, – он подошел ближе и взял ее за руку. – Все в прошлом. Все на самом деле в прошлом.
Они стояли вдвоем на балконе, и, глядя на него, Клэр увидела, как, словно на экране старой синематеки, возникают и разрушаются образы, год за годом и день за днем мучившие ее. Вывеска привокзального здания города Гюллена, выцветшая и потрескавшаяся. Брезгливость, просвечивающая сквозь наспех надетую маску восторга на лице бургомистра; торжественный и бесконечно длинный прием в гостинице «Золотой апостол»; суд, обвиняемый, выступление свидетелей и приговор. Все вспыхнуло, загорелось и рухнуло в одночасье, простив ее, оставив и опустошив. В изумлении глядя на крохотный огонек, горящий в окне какого-то далекого здания через две улицы, Клэр растерянно улыбнулась и провела рукой по лицу.
– Но что же мне делать теперь? – спросила она у внимательно наблюдающего за ней дворецкого.
– Боюсь, это не мне решать, мадам, – невозмутимым тоном сказал он.
Клэр кивнула.
– Они, должно быть, думают, что я сумасшедшая, – рассеянно протянула она и устало вздохнула.
– Почему?
– Я незаконно остановила поезд.
– Вы заплатили начальнику поезда компенсацию.
– Я отменила прием.
– Это было ваше право.
– Я привезла с собой гроб!
– Я отправил его обратно.
– Куда? – Клэр в изумлении подняла на него глаза.
Альберт пожал плечами.
– В Гамбург. В похоронную контору «Шильберг и сыновья».
Клэр закрыла руками лицо и рассмеялась.
– Вы правы. Вы правы, Альберт, – сказала она, когда вновь смогла говорить. – И знаете что?
– Да, мадам?
– Вы уволены.
– Спасибо, мадам, – коротко поклонившись, улыбнулся Альберт. – Будут еще какие-нибудь распоряжения, мадам?
Клэр задумалась.
– Да, Альберт. Выпишите чек на миллиард долларов и отправьте его в мэрию города Гюллена. Распорядитесь, чтобы деньги были разделены между муниципалитетом и всеми жителями. Отметьте, что это обязательное условие, иначе чек будет аннулирован. Это все.
С этими словами она взялась за ручку двери и, мимолетно оглянувшись на него, улыбнулась и вышла.
Альберт Хоффер молча смотрел ей вслед, и взор его был полон нежности и теплоты.
***
– Пресса, мадам, – проводник, склонившись в почтительном поклоне, положил на столик у окна свежую газету.
Клэр повернулась и, кивнув, протянула проводнику несколько долларов на чай.
– Есть хорошие новости? – уже развернув газету, услышала она мягкий мужской голос от двери.
– Достаточно, – ухмыльнулась Клэр, скользя взглядом по мелким печатным строчкам и привычно выхватывая глазами нужные заголовки. – Вот это, например: «На этих выходных американская миллиардерша госпожа Клэр Цаханасян посетила город своего детства. Гюллен – так называется этот благословенный уголок европейской культуры, прославившийся тем, что в нем два века назад останавливался Гете, – с восторгом принял свою вновь обретенную дочь и оказал соответствующие почести ей и сопровождавшему ее молодому всемирно известному венгерскому пианисту Иштвану Ранделю. Означает ли присутствие музыкальной знаменитости, что госпожа Цаханасян намерена начать оказывать покровительство современному искусству, покажет время. Для Гюллена же этот двойной визит завершился вдвойне удачно…» дальше не интересно, – Клэр прервала чтение и отбросила газету.
Молодой человек молча кивнул и, улыбнувшись ей, вышел из купе и остановился у открытого окна, запрокинув голову и вдыхая свежий утренний воздух. Несколько мгновений Клэр наблюдала за ним через приоткрытую дверь, а затем встала и присоединилась к нему.
Не оборачиваясь, молодой человек обнял ее одной рукой и притянул к себе. Они стояли, глядя, как за окном проплывают окраины Гюллена, и чувствуя, как легкий ветер щекочет лицо и раздувает волосы.
– Что у тебя было в этом городе? – внезапно спросил он.
Поезд мерно покачивался, набирая скорость.
– Ничего, – ответила Клэр. – Старые долги.