— Эй, Мститель! Ты жив?
— Жив. Только я, наверное, смертельно ранен.
— Если бы смертельно, тогда бы не разговаривал,— рассудил Кимка, опасливо отрывая голову от палубы.— Вставай!
— А ты молодец! Отчаянный парень! — кивнул недавний враг на Саньку,— Впрочем, вы оба — молотки! Давайте дружить.
— Давай!
— Меня зовут Сенькой… Гамбургом…
— А меня — Кимкой.
— А я — Санька…
— Вот и добро, как говорят на флоте! — Гамбург приосанился.— Будем играть в моряков!
— И в индейцев! — добавил Кимка.
— У нас здесь такой штаб! — Санька заглянул новому другу в серые лукавые глаза.— Мы тебе его покажем.
— Это в форпике? — рассмеялся Сенька.— Так я там уже сто раз бывал! Помните, у вас как-то фонарик пропал, потом снова нашелся?
— Так это?..
— Я! — подтвердил Гамбург.— Ради шутки!
— А почему же насовсем не взял? — поинтересовался Кимка.
— Это для чего же? Я здесь сам играл, когда вас не было… И потом… на что мне ваше барахло! Я золота не брал, когда со Степкой Могилой!.. Впрочем, вам, птенчики, об этом знать не треба… Да и мне вспоминать не след! Давайте лучше играть в капитанов дальнего плавания! Поплывем в Гамбург, например…
— Почему в Гамбург? — запротестовал Санька.— Лучше в Гонолулу или на какие-нибудь острова!
— Не знаю почему, но хочется именно в Гамбург, а не в какую-то Гонолулу. Меня из-за этого детдомовцы Гамбургом и окрестили, а так я Васяткин… Семен Иванович Васяткин…
— И у тебя ни отца, ни матери?! — растерянно спросил Санька.
— Никого.
— А у меня — мать! — гордо сказал Кимка.
— И отчим,— добавил Санька.
— Что отчим! Отчим, он живет с нами недавно… Всего два года… И потом, какой это отчим — одноглазый…
— Однако пора плыть в Гамбург!
— Чур, я первый капитан! — крикнул Сенька.
— Чур, я второй! — крикнул Кимка.
— Чур, я третий! — возвестил Санька.
— Боцман, свистать всех наверх! — раздалась команда капитана Гамбурга.
— Есть свистать всех наверх! — откликнулся Кимка.
— Есть наверх! — подхватил Санька.
И приятели принялись орудовать у разоренных компасных тумб, у брашпиля и штурвала.
Походив поочередно в капитанах, избороздив все моря и океаны, ребята повернули свои мысли на более земные дела. Кимка стал чинить располосованную штанину (благо нитки и иголка всегда были при нем). Санька решил оперить стрелы, а Сенька, как человек наиболее практичный, взялся готовить ужин. Весело насвистывая, он принялся ощипывать петуха.
Вскоре на камбузе пылал огонь, и в старой луженой кастрюле весело побулькивала вода.
Солнце давно уже закатилось за гряду глиняных бугров, напоминающих шапки воинственных кочевников, некогда населявших астраханские степи. Серая вязкая тьма постепенно поднималась по стеблям камышей и по стволам ветел вверх, к их лохматым верхушкам. Вот она подобралась к главной палубе, захлестнула ее. По стенам палубных надстроек подобралась к мостику, затопила и его, потом, цепляясь тысячью невидимых ног и рук за мачту и ванты, стала подползать к звездам.
Кимка засветил «летучую мышь» — старенький, доживающий свой век фонарь, стеклянный колпак которого был с одной стороны заклеен листом лощеной бумаги. Звенели комары, трещали лягушки, зловеще шептались тростники. Где-то по соседству ухнул филин. Санька вздрогнул.
— А вдруг тигры? — шепнул он.
— Ну и что! — вызывающе усмехнулся Кимка.— У нас оружие! — и он кивнул головой на «поджигное» ружье, но почему-то отодвинулся подальше от него.
— Выдумали тоже, тигры! Откуда они возьмутся? — Сенька помешал деревянной ложкой в кастрюле. Аромат вареной курятины ударил в ноздри.— Вот если бы поблизости объявился вдруг Степка Могила, тогда бы я за вашу жизнь не дал ломаного пятака!
— А шо це за зверь? — поинтересовался Соколиный Глаз.— Двуногая крокодила?
— Крокодила, которая уже пять человек уходила! — приглушенным голосом, в котором слышался неподдельный ужас, сообщил Сенька.
— А ты что, знаешь его? — сочувственно спросил Санька.
— Знаю,— вздохнул Мститель.— Год колобродил под его началом… Домушничали…— Видя, что его не понимают, пояснил: — Квартиры обворовывали. Я в форточки лазал, окна Степке и его корешкам открывал. Но вы не подумайте, сам я чужой задрипанной гребенки не взял!
Кимка и Санька сидели разинув рты, не зная, как ответить новому приятелю на его откровение. Они одновременно и гордились им, восхищались его бесстрашием, и в то же время побаивались, как побаиваются заразного больного. Сенька понимал ребят. Больше того, он чувствовал, что они правы даже в своей брезгливости, и потому смотрел на парнишек чуточку просительно. Наконец Соколиный Глаз, отмахнувшись от того, что его устрашало, сказал твердо: