— Ты не думай, мы тебе верим.
— Правда? — обрадовался Сенька.
— Точно,— подтвердил Меткая Рука.— Сень, а как ты от того бандюги отделался? Ведь говорят, что воры мстят тем, кто от них уходит.
— Бывает,— согласился Гамбург.— Только я плевать хотел на все их угрозы! А от Могилы я отчалил сразу же. В свой детдом подался, в Горький, значит. Меня сначала принимать не хотели. Заведующий кричал, что, мол, я ему всех ребят испорчу. Тетя Зара отстояла. Оставили меня в детдоме, но с оговоркой: чуть что — в колонию. На том и порешили. Слово я свое сдержал, тетю Зару не подвел. Через год нас, семиклассников, стали распределять по заводам учениками слесарей и токарей. Я попросил направить меня куда-нибудь подальше. Меня и двинули в Астрахань… К вам, на «Октябрь»…
— Ты работаешь? — Кимка недоверчиво посмотрел на худенькие плечи Гамбурга.
— Учеником слесаря, в инструментальном…
— А сколько же тебе лет? — в глазах Саньки светилось тоже недоверие.
— Пятнадцать…— буркнул Сенька,— осенью будет.
— И приняли?
— А мне в документах на год прибавили… И потом… заводы нас взяли вроде бы на воспитание…
— Здорово! — позавидовал Кимка.— Вот бы мне! Надоело зубрить глаголы.
— Дура! Да если б у меня была семья, да я бы…— Сенька весь подобрался, как пружина,— да я бы стал круглым отличником!
Кимка, подойдя к Сеньке вплотную, примерился:
— Сань, кто выше?
Санька прикинул: и хотя плечи у Кимки и у Сеньки были на одном уровне, голова Соколиного Глаза заметно возвышалась над головой Мстителя. И потому Меткая Рука решительно заявил, что Сенька ниже.
— А ты говоришь, четырнадцать! — ухмыльнулся Кимка.— Мне тринадцать, и то я больше тебя!
— Ну и что,— стоял на своем Сенька,— рост ничего не значит. Меня в детстве досыта не кормили, может, я потому и не подрос. Но я еще вытянусь, вот увидите, вытянусь! — горячо заверял он.— Но… давайте ужинать, курица уже готова.
— Это петух, а не курица,— поправил Санька.
— А на вкус не все ли равно? Попробуй! — И Сенька протянул Меткой Руке мясистую ножку.— Ну как?
— Вкусно!
— А это тебе,— Гамбург протянул Кимке вторую ножку.
— А ты?
— А мне крылышко и шейку.
— Тогда — порядок! Работай! — рассмеялся Соколиный Глаз, вонзая широкие крепкие зубы в ароматное мясо.
На камбузе тихо, лишь равномерно потрескивает фитилек фонаря да хрустят перемалываемые острыми зубами кости. Вдруг Сенька вздрогнул.
— Цц!..— цыкнул он на чавкающих товарищей.— Кто-то идет!
Санька и Кимка чуть не подавились.
— Туши огонь! — скомандовал Гамбург.
Санька, приподняв стеклянный колпак фонаря, что есть силы дунул на зачадивший язычок пламени. Мальчишек захлестнула темнота. А шаги все приближались.
— Айда к борту,— шепнул Сенька и первым выполз из камбуза. Кимка и Санька последовали за ним.
— А может, это кабаны? — высказал предположение Кимка, когда вся троица залегла у фальшборта. Но громкое проклятие, произнесенное грубым голосом, рассеяло все сомнения.
— Что, Яня, вам этот бульвар не по вкусу? — спросил кто-то хриплым, пропитым басом.— Темновато? Ничего, скоро мы такой фейерверк устроим, на сто верст вокруг светло станет!..
— Могила! — охнул Гамбург.
— Какая могила? — не понял Санька.
— Степка, мокрушник!
Теперь от страха тряслись втроем. Если вдруг бандит вздумает заночевать на «Аладине», то они пропали! Мальчишки трусили отчаянно, но продолжали ловить отрывки разговора Степки и его напарника. Многое ускользало, но и то, что улавливалось, было неправдоподобно ужасным: готовилось убийство человека. Убийство не понарошку, не в придуманной игре, когда «убитый» может спорить с врагами, что он живой, а по правде. Это поднимало в чистых мальчишечьих сердцах бунт, подавляло страх, будило в них солдатскую отвагу и находчивость.
Накрепко запомнились мальчишкам имена комсомолки Ленки и, как было ясно из разговора, «самого» — Чемодана Чемодановича!
А Яня со Степкой тем временем стали прощаться.
— Топай, Бесенок,— басил Стенка.— Если понадоблюсь до срока, заглянешь в мое логово.
— На «Императрицу Марию»?
— Угу.
Ребята облегченно вздохнули: значит, Степка на «Аладина» не сунется, ночевать будет на «Марате».
Захрустел на берегу чакан под тяжелыми шагами, и все стихло.