Мне этот дом обязан всем.
Но все, что было, — все пропало.
Что делать? Если бы я знала!»
Тут, вся в слезах, вопит шестая:
«Ох, счастья вовсе лишена я!
Все ваши пять мужей в одном
Соединилися в моем:
Блудит, играет, пьет, ревнует,
Ленится, божится, ворует,
Притом невежа, грубиян,
Ругается, как басурман.
Он в городе со всех концов
Понабирает сорванцов
И, с ними яростно дерясь,
Избитый, мордой роет грязь.
Крикун, задира и драчун!
Когда бы только карачун
Ему пришел! Я всей душой
Желаю этого порой.
Меня он лупит день и ночь,
Порой бегу я ночью прочь.
На виселицу бы его!
Не надо больше ничего».
И тут седьмая речь ведет:
«А мне чего недостает?
Мне страшно лишь перенести,
Коль муж задержится в пути,
На ярмарке ведя закупки,
И не спешит к своей голубке.
Других не знаю жалоб я:
Мне по сердцу моя семья,
Сперва муж дерзок был со мной,
Но я своею добротой
Его взяла — он стал иным.
Попробуйте и вы к своим
Добрее быть, чтобы помочь им,
А мы вот сплетней их порочим!
Сдается, для жены позор
Вести подобный разговор.
Добро и ласку обнаружа,
Вы переделаете мужа,
Хотя б он был и неудачник,
Так говорит Ганс Сакс, башмачник».
Забрел я как-то в погребок,
Чтоб на ночь пропустить глоток,
И семь мужчин увидел в зале.
Они сидели, выпивали,
Закусывали, веселясь,
О том о сем разговорясь.
Тут были сплетни городские
И шутки грубые, мужские.
А под конец у раздраженных
Супругов речь пошла о женах:
Мол, бабы треплют языками,
Что не легко им с мужиками,
И если жизни путь не сладок,
То муж причина неполадок.
Жена ж невинный примет вид,
Мол, и воды не замутит.
Прислушавшись к беседе, живо
Я заказал полмерки пива
И перед печкой сел к огню,
Чтоб их послушать болтовню.
Сперва юнец набрался духу
Сказать: «Я в жены взял старуху.
Что пилит мужа день и ночь
За то, что он до баб охоч.
Но коль не верен я жене,
На ней вина, а не на мне.
Я с ней приветлив был сначала,
Она ж, как старый пес, рычала.
Ей добрых восемьдесят лет.
Так что же, — накопить монет
Я ей нанялся, сидя дома?
Уж лучше я пойду к знакомой!
Все тычет деньги напоказ,
А я, болван, польстился раз,
Да вот и каюсь до сих пор…
Теперь вам ведом мой позор.
Но кто же мог предположить,
Что ей еще так долго жить!..
И первый вестник ее смерти
Мной будет награжден — поверьте!»170
Старик ответствовал, вздыхая:
«А мне досталась молодая.
Польстился я на красоту,
Она ж готова за версту
Бежать от ласк моих постылых,
Словно любить меня не в силах.
Весь день пред зеркалом, в мечтах,
Разряженная в пух и прах,
Как рыцарь, ждущий посвященья,
Иль у окошка, без смущенья,
Стреляет глазками в ребят,
Что у дверей так и торчат.
А за шитье сажать попробуй,
Сейчас окрысится со злобой,
Пойдет к соседям, скажет: муж
Ревнив и стар да скуп к тому ж,
А если бы она ко мне,
Как верной следует жене,
Была б заботливей, нежней,
И я бы по-другому с ней…
Я холил, нежил бы ее…
А этак — что же за житье?»
Простецкий парень третьим был:
«А я лентяйку подцепил.
Оборвана, не бережлива,
Лохмата, мерзостно ленива.
А силы ей не занимать
На рынке языком трещать
И сплетни разносить о том,
Как у других поставлен дом.
Придешь обедать — в доме пусто:
Еще не куплена капуста,
Горох сгорел, другого нет,
Выходит, покупай обед!
А у крыльца навоз не тронут,
Такая грязь, что свиньи тонут.
За каждой дверью сор горой,
Не дом, а просто хлев свиной!
Работать и меня не тянет.
С такой женою разве станет
Наладить жизнь, устроить дом,
Коль ей хозяйство нипочем».
А самый тучный из мужчин
Сказал: «Жена мне господин.
Сперва я с ней был добряком,
Теперь же я под башмаком.
Все деньги у нее, и тут
Я в доме — как последний шут.
Я квочка, не мужчина боле.
Она живет в довольстве, в холе,
А мужу скаредный расчет,
Зато уж коль перепадет
Случайно мне, в отместку ей
Готов я ночь среди друзей
В харчевне до рассвета пить.
Тогда она пойдет скулить,
Что муж всегда вот так гуляет,
Сама же только то и знает,
Что думать о своих чепцах,
О юбках да воротничках.
А я работать ей не бык,
Коли она в дому мужик».
А пятым был беспутный малый:
«Друзья, вам всем уже, пожалуй,
Известно, что моя жена
Бывает что ни день пьяна.
Ей только б в погребок добраться:
Пропьет горшки, постель, матрацы,
А срамно коль на людях пить,
Домой закажет притащить
Тайком кувшинчик иль горшок,
Покуда хмель не свалит с ног.
А я сбегу и был таков.
Ищу друзей из игроков,
Хочу забыться за игрой.
А все та пьяница виной!
Она — горшки, я — кружки бить…
Но сколько ж этак можно жить?
Она ведь выросла в шинках.
Теперь мы оба в дураках.
Я думал деньгами разжиться…
Ох, лучше б в Рейне утопиться!»
Усач шестым был из мужей:
«Нет хуже участи моей.
На изверге женился я,
Грызет меня жена моя,
Хулит, бранит, что б ни сказал,
Ни сделал и ни помышлял —
Все не по ней! Она ворчит,
Кусает, щиплется, рычит.
Я для нее и плут и тать.
Так как же не накостылять
По шее ей? Но и тогда
Бегу я из дому всегда,
Гуляю ночи напролет.
А изверг мой за мной придет,
Сюда заявится, в трактир,
Честит на весь крещеный мир,
Чтоб все бежали от меня.
Так и живем, судьбу кляня.
Кирка и заступ в смертный час
Когда-нибудь помирят нас».
Последний — человек прямой —
Сказал: «Доволен я женой.
Вот разве только, что тучна,
Сперва стройней была она.
Я сам воспитывал ее,
У нас согласное житье.
Всегда друг другу уступаем
И ссор и склок совсем не знаем.
Вот так привлечь бы жен и вам
Сердечной ласкою, а там
За добродетель похвалить,
А за плохое пожурить.
Жена худая — злое зелье,
А добрая жена — веселье.
Чтоб мир в семье был укреплен,
Воспитывать должны вы жен.
За честным мужем и жена
Сама становится честна».
Давным-давно в стране одной
Отшельник жил в глуши лесной,
Он был и старым и седым,
Жил вместе с сыном молодым.
Шел сыну год уже двадцатый,
Но был он парень простоватый.
Однажды задает вопрос:
«Всегда ли здесь, в лесу, я рос?»
(Других людей он не встречал)
Отец на это отвечал:
«Когда ты крошкой был, сынок,
Здесь мы укрылись от тревог,
От пересудов, суеты,
Чтоб никогда не ведал ты,
Как мир людской несправедлив,
Завистлив, лжив и злоречив».
На том и кончен разговор,
Но сын стал думать с этих пор
Про то, что говорил отец,
Молчал, молчал — и наконец
Отца просить стал день-деньской
Вернуться снова в мир людской;
Уговорил его — и вот,
Осла с собою взяв в поход,