Так, поразмыслив, произнес:
«Давайте грамоту доверим
Котам. Друзья нам эти звери,
И помогают нам в беде
Уж много лет они везде.
Да, им удастся, несомненно,
Наш клад припрятать драгоценный —
По чердакам они шныряют
И понапрасну не болтают».
Вот грамоту на сохраненье
Котам, не медля ни мгновенья,
Вручают псы. И на чердак,
Чтоб людям не найти никак,
Ее унес усатый кот.
Когда же минул первый год,
Собакам снова отчего-то
На грамоту взглянуть охота.
Коты давай искать под крышей, —
А грамоту изгрызли мыши.
И в страхе шлют коты ответ,
Что грамоты у них уж нет.
И с этих пор всегда клянет
Собака весь кошачий род,
Отсюда и берет начало
Вражда, которая настала
Меж ними, в этом корень драк,
Которых не унять никак.
Коты же с этих самых дней
Возненавидели мышей:
Зачем-де грамоту сожрали!
Коты преследовать их стали,
А также крыс, всегда, везде,
Им спуска не дают нигде,
И в гневе бешеном своем
Их душат ночью, душат днем.
Меж тем на сборище собак
Участники решили так:
Двух псов отправить в Рим опять,
Чтоб снова грамоту достать,
Раз мыши прежнюю сожрали.
Послы немедля побежали,
С собой взяв денег на еду.
А было жарко, как в аду.
Когда в Италию пришли,
Послы в харчевню забрели
И так винцом наугощались,
Что как собаки налакались
И стали лапами скрести
И мордой яростно трясти, —
Гав, гав, — и уши навострили,
И зубы яростно вонзили
Друг в друга пьяные собаки,
И кувырком в ужасной драке
Они летят с горы крутой,
Шагов с полсотни высотой,
Так что почтенным псам в овраге,
При всей их доблестной отваге,
Пришлось, увы, лишиться жизни.
Меж тем, собаки в их отчизне
Послов и ныне поджидают.
Все на дорогу выбегают.
С тех пор, лишь пес сойдется с псом,
Нюхнуть собрата под хвостом
Он норовит: быть может, тот
Домой ту грамоту несет —
И затевает с ним вражду,
Бумаги не сыскав в заду;
И вот про этот стыд и срам
Ганс Сакс поведал в шутку вам.
Во Франкфурте не позабыты
Еще монахи-кармелиты,235
Чья братья святостью кичилась.
С одним из них беда случилась.
Когда в великую субботу236
Святили куличи, заботу
Паписты эту очень чтут,
Монашек юный тоже тут
Искал с мальчишкою вдвоем,
Где позажиточнее дом,
Чтоб куличи святить мирянам
И яйца. Он, не будь болваном,
К богатым бюргерам237 зашел,
А в доме том обильный стол
Был, соответственно приличью,
Уставлен курами и дичью,
Еще дымящейся, и дух
Весь воздух насыщал вокруг.
Монашек, проглотив слюну,
Подумал только: «Ну и ну,
Вот если мне бы стол такой!»
И когда мальчик вдруг спиной
К нему случайно повернулся,
Монах с опаской оглянулся
И тут же, не боясь греха,
Зажаренного петуха
Рукой проворною схватил
И между ног под рясой скрыл.
Затем занялся куличами:
Сперва благословил речами,
Затем кропил святой водой.
Когда ж он уходил домой,
Мальчишке дали два яйца
И проводили до крыльца.
Монашек, очутившись дома,
Два хлебца взял у эконома,
Сумел еще винца достать
И все припрятал под кровать.
Он, видно, чаял объеденья
После полунощного бденья,
Но, как читатель здесь прочтет,
Случилось все наоборот.
Во время службы в нетерпенье
Считал он каждое мгновенье.
Ну вот и ей пришел конец,
Домой торопится хитрец.
Но не успел он под кровать
Залезть и петуха достать,
Как постучали в дверь у кельи.
И тут, забывши о веселье
И о приверженности к мясу,
Он сунул петуха под рясу.
Вошел монах, его приятель,
И сообщил, что настоятель
Зовет монашка тут же в храм.
«Ты будешь нынче в ночь к мощам
Приставлен, охранять святыни,
Носительницы благостыни,
Да отпущенья продавать,
И до заутрени давать
Для поцелуя «агнец божий»238
Тому, кто платит подороже».
Беднягу пот прошиб от страха —
Не выдал бы петух монаха!
Но все-таки поплелся в храм
И сел, как велено, к мощам.
Но дверь открыта у собора,
И вот бежит собачья свора,
Почуявшая запах мяса,
Что издает монашья ряса.
Монаха довели до дрожи,
У бедного мороз по коже.
Он проклинает песью свору
И мыслит в страхе: «Быть позору!»
Он их попробовал прогнать,
Те скалить зубы да рычать!
Еще тесней сомкнулась стая.
Монашек, голову теряя,
Испытывал мученья ада…
А тут вдруг всенощную надо
Ему служить, его ждут там.
Другой монах присел к мощам,
А наш прошел в алтарь… тогда
И разразилася беда —
За ним немедля по пятам
Псы ринулись чрез божий храм,
И когда он напялил ризу,
Его обнюхивало снизу,
Расположась в священном месте,
Кольцо из ненасытных бестий;
Когда он надевал стихарь,239
То, как обычно это встарь
Водилось, послушник ему
Помог завязывать тесьму.
Когда ж монах был облачен,
Заметил послушник, что он
Неровно узел завязал,
И поправлять тесемку стал,
Что, видимо, была плоха…
Да вдруг нащупал петуха.
Монашек же решил со зла,
Что то собака подошла
И зубы в петуха вонзила.
Дрожа от гнева, с дикой силой
Он как брыкнет назад ногой!
И тут помощник молодой,
Рукой схватившись за живот,
Бряк на пол, да и не встает.
Толпа от смеха надрывалась.
Ей вся история казалась
Шутливой праздничной игрой,
Но настоятель шуткой той
Рассержен был, когда узнал.
Он вора строго наказал,
Отнявши у него свободу
И посадив на хлеб и воду.
Из этого могли бы вы вот
Такой, послушав, сделать вывод,
Что и в стенах монастыря,
По совести-то говоря,
Заводятся грехи подчас.
Монахи ведь не лучше нас,
Такая ж плоть и кровь у них,
И те же страсти бродят в них.
Вот если б, вместе с волосами,
Они простились со страстями,240
Не зарились на петухов,
Тогда была бы для грехов
В монастырях иная такса.
Вот наблюденье Ганса Сакса.
Жил как-то в Мейсене242 один
Гостеприимный дворянин.
Он был отменный хлебосол —
Весь день держал накрытый стол.
Бывало, зазовет домой
Гостей и все из кладовой
Достанет: мясо, рыбу, птицу,
И просит всех за стол садиться, —
Ни в чем отказа никому.
И вот случилось, что ему
Рыбак угря принес с улова —
Большого, жирного такого.
Гостям наш рыцарь рыбу прочит,
Ее сберечь получше хочет,
И запустил угря в садок,
Чтоб тот гостей дождаться мог.
А сам берет двух верных слуг
И с князем на охоту вдруг
Поехал, распростясь с женой.
Что в замке делать ей одной?
И вспомнила угря в садке.
Об этом лакомом куске
Ей мысль не в первый раз пришла,
Но все ж она не столь смела,
Чтобы угря освежевать,
Велит за фогтшею243 послать.
А та у замка проживала.
Хозяйка фогтше рассказала,