Но мед свой очень скупо ел
Среди благочестивых дел.
Сей мед в кувшин он выливал,
Над ложем тот кувшин стоял
И полон меду был всегда.
Вот так спокойно шли года…
Вдруг выдался тяжелый год:
То дождь с грозой, то град сечет,
Неурожай для многих сел,
Погибло в ульях много пчел,
Глядишь, и меду нет в стране
И сразу вырос он в цене.
Отшельник как-то раз лежал,
Кувшин над ложем созерцал
Довольно тупо и уныло,
Но вдруг его как осенило,
И сразу в нем вся кровь взыграла
И сердце так возликовало:
«В кувшине-то до края мед,
Продам его в голодный год,
И мне дадут червонцев пять.
Овечек стану покупать,
А наберу до десяти,
Так стану их в лесу пасти,
А год пройдет — я вновь богат:
Ведь овцы принесут ягнят.
Уже их будет не десяток,
А двадцать ярок и ягняток.
Еще годок — их станет сорок,
А жир бараний очень дорог…
Лет через десять, наконец,
Здесь будет тысяча овец.
Потом овечек я налажу
Из той отары на продажу,
Куплю коровушек, коней,
Найду и девок и парней,
Потом куплю себе землицу
Под рожь, гречиху и пшеницу,
А овцы мне дадут легко
И шерсть, и сыр, и молоко.
И птицею обзаведусь я:
Индюшки, куры, утки, гуси…
Да, стоит только захотеть,
Труд не велик — разбогатеть!
Пройдет еще семь-восемь лет,
И вот — меня богаче нет!
Отменный дом себе построю
И в платье модного покроя
Защеголяю, и жена
Для грешной плоти мне нужна,
Да чтоб была красивой, славной
И знатною, и благонравной.
С ней буду жить я мирно, дружно,
А дальше и сынка бы нужно…
Ах, боже, радость-то какая!
Его я строго воспитаю:
Еще в младенческих летах
Внушу мораль и к богу страх,
Искусства преподам, науки,
Чтоб вырос мастер на все руки
И настоящий человек!
И этот сын на целый век
Продлит в потомстве весь мой род,
И наше имя процветет!
Он будет на меня похож,
Весьма приятен и пригож,
И будет за его дела
И после смерти мне хвала!
Все это так, а если он
Не будет слушаться с пелен,
В мои уроки не вникая
И назиданьям не внимая,
А дальше в юности шальной
Впадет в разврат и блуд сплошной,
От добродетели далек…
Ну что ж, тогда я буду строг
И заведу с ним разговор,
Как стыд, бесчестье и позор
Доводят грешного юнца
Порой до страшного конца.
Примеры на глазах у нас:
Как божий гнев в зловещий час
Разит распутников, как гром…
А ежели с таким сынком
По-прежнему не будет сладу
И он, минуя все преграды,
Презрит мои нравоученья,
Окажет неповиновенье
И будет жить в разврате скверном,
В бесстыдстве и грехе безмерном,
Тогда расправы он дождется:
Мой посох по нему пройдется!»
Тут посох свой схватил он в руку,
Чтоб сыну преподать науку,
Решив примериться слегка,
Как станет он лупить сынка…
И ярость затаив и злобу,
Хотел на ложе сделать пробу,
Как сыну он прочешет спину…
Да двинул с маху по кувшину!
И вот кувшин разбит в куски,
Летят на землю черепки,
Струя янтарная бежит,
И липким медом он облит.
С трудом соскреб он мед с постели
И сам отмылся еле-еле…
Так потерпел он полный крах
В своих надеждах и мечтах!
Мудрец оставил в назиданье
Нам это древнее сказанье,
Чтоб были трезвы наши мненья,
Чтоб разум, чувство, настроенье
Мы от земли не отвлекали
И в горных высях не витали.
Все вещи суетные эти
Мы часто видим в ложном свете…
Надежды наши и стремленья —
Порою только ослепленье!
И нас ведет мечты полет
Не к цели, а наоборот.
И вместо денег — нищета,
А вместо чести — клевета,
И вместо радости — печаль…
Вот тут себя и станет жаль.
Все человеческие планы
Без бога — зыбкие туманы,
Когда помочь не хочет бог,
Любой наш план, бесспорно, плох.
Нас учит мудрый Соломон:272
Слаб человек, и верит он
В надежную опору — бога,
И благо — мало или много —
Из божьих рук он получает,
Сам блага он не созидает.
Мы будем на земле кружиться,
Покуда жизнь земная длится.
Дух ввысь влечет нас от земли,
А плоть томит в земной пыли,
Пока в могиле не истлела…
Сначала умирает тело,
Затем от смерти вновь очнется
И вместе с духом вознесется,
Чтоб в жизни вечной воссиять…
Вот что Ганс Сакс хотел сказать!
В горах один помещик жил;
Свое добро он просадил
На кости, пьянство и разврат
И к старости стал небогат.
Надумал ехать, ан и нет
Ни лошаденки, ни монет.
Он в город по делам спешил,
Так поневоле затрусил
И на своих двоих. Туда
Поспел он к ночи без труда.
Трактирщик сразу же заметил
Его убожество и встретил
Не шибко вежливо — ну что ж?
С почтенья шубу не сошьешь!
Но вслед за ним приехал тоже
Монах дородный, краснорожий.
И на ночлег в трактире том
Остановился он с конем.
Конь у монаха вороной,
С полсотни талеров ценой,
И зарился не без причин
На эту лошадь дворянин.
Мол, кабы мне скакун достался,
Уж я бы славно покатался,
Как подобает! Горько мне,
Что вот на эдаком коне
Монах гарцует шелудивый!
А конь-то, конь какой красивый!
Помещик размышлял всю ночь,
Как делу этому помочь.
Он встал, когда чуть-чуть светало,
И завернулся в одеяло,
И подпоясался потом,
Как нищий странничек, лычком.
Он бороденку растрепал,
В нее соломы напихал,
А ноги обмотал тряпицей,
Как будто гной из них сочится,
И, взяв с собой два костыля,
Заковылял через поля
В лесок: монах ведь, вероятно,
Поедет через лес обратно
К себе на родину один.
И вот лукавый дворянин
На ель закинул костыли
И у дороги лег в пыли.
Когда ж монаха увидал —
И закряхтел, и застонал,
И, к милосердию взывая,
Рыдая, руки воздевая,
Монаха начал умолять
Те костыли ему достать:
Ландскнехт его-де наземь кинул
И костыли на ель закинул.
«Что делать мне без костылей!
О добрый странник! Пожалей!»
Монах, растроганный пройдохой,
Сказал: «Ну погоди, не охай!»
Коня он к дереву ведет,
Поводья старцу подает.
Монах на дерево взобрался,
А дворянин к коню подкрался,
Вскочил и прочь, что было сил,
И костыли свои забыл!
Монах кричит ему: «Куда ты!
Коня украл ты, плут проклятый!»
А тот в ответ: «Конечно, так!
А костыли возьми, дурак,
И ковыляй во славу божью!»
Монах, взбешенный этой ложью,
Метался, злился, завывал
И даже черта призывал.
Зарекся нищим доверять,
Они-де всем плутам под стать!
И, проклиная козни их,
Поехал на своих двоих.
Из шванка явствует одно:
Хоть это было и давно,
Однако же и в наше время
Случиться может так со всеми,
А в Бамберге и не один
Такой найдется дворянин,
Который горд происхожденьем,
Но шибко не богат именьем,
И богачи такие есть,
Которым неизвестна честь.
Но благородных все же много,
Блюдущих честь и веру строго,
Они насилий не чинят
И чванства в сердце не таят,
Они-то пусть и процветают —
Ганс Сакс им этого желает!